Страница 3 из 10
— Как живёте?
— Хорошо, не жалуемся, в меру, в пользу, всё есть, — она сдержанно улыбнулась, и в уголке глаз сложились тонкие трещины морщин.
— Правильно делаете! А муж ваш где?
— Так работает, он у меня…
— Работа — это хорошо, — перебил гость, — труд объединяет, как ничто другое!
Из коридора послышался звонкий девичий голосок: «Ма, ма, коса!», и в столовую вбежала пятилетняя девочка. Мать подозвала дочку, приговаривая: «Вика — непоседа», и заплела ей волосы в красивый каштановый узор.
— Хи-хи, дети — штука забавная. Запамятовал, который она у вас ребёнок в семье?
— Восьмая… — прошептала мать, побледнев.
— Ну, даёшь, барышня! Восемь детей в семье!
— Нет… одна-единственная, — она тихонько всхлипнула, проглотив горький ком, развернула дочку лицом к себе и, поцеловав в лоб, отпустила гулять во двор к соседским ребятам.
Скорбно вздохнув дрожащим голосом, женщина с тусклым блеском глаз, печально посмотрела на важного гостя сквозь слёзы.
Жемчужный Человечек, величаво надув грудь колесом, продолжал свою тираду, обнажая душу обвиняемого и открывая сокрытое.
— Представьте себе, господа, — зашипел обвинитель, — обвиняемый вновь произвёл генетические манипуляции, запрещённый Пятой Конвенцией по вопросу влияния извне на слабо развитые цивилизации, а также внесённые в чёрный список Галактического Кодекса.
— Возражаю! — вскричал оправдатель. — Произведённые действия благополучно отразились на генофонде данного биологического сообщества, что характеризуется пятым подпунктом третьего раздела Конвенции, как вынужденные меры, применённые в экстренной ситуации, повлёкшие за собой неотрицательное воздействие.
— Возражение отклонено Судом, так как Галактической Кодекс в данном случае является более приоритетным документом.
Жемчужный Человечек благодарно кивнул.
— Далее хочу предоставить письменные свидетельства противозаконности деяний обвиняемого.
«Ехал я в Северный Город по делу государственному. Будучи в пути третий день, находился в половине пути от Московии, колесо моего тарантаса неудачно угодило в кривую трещину на мосту, и ось переломилась, так как спешка моих коней и последующая резкая остановка привела к перенапряжению ржавого стержня. Благо, далее по дороге в четверти версты стоял гнилой домишко станционного смотрителя. Однако радость моя всё же была преждевременной — самого смотрителя давно здесь не видали, а на месте присутствовал некий …»
Прошу обратить внимание на инициалы!
«… некий М. К., чьё полное имя открывать мне страшно, ибо боюсь гнева нечистых сил, коими встреченный мною человек несомненно владеет, иначе бы не способен он был провернуть столь отвратные ритуалы за своим невозможно чистым «медицинским» столом. Сей колдун сотворил зелья в склянках и поместил в стеклянные колбы с длинными иглами, названные им «шпицерами». Обогрел он меня — согласился я на приют по причине моего полного отчаяния — напоил, накормил и благородно предоставил ночлег. Надобно сказать, что огонь очага представился мне каким-то странным, ненормально тёплым в сравнение со своими размерами, окромя воды никаких напитков не было, что для богобоязненного человека оскорбительно, еда, которой меня потчевал, — пресная и сухая, лишь постель была ни хуже ни лучше той, что стоит в моём собственном жилище.
На утро этот мужчина встретил меня с широчайшей улыбкой, радостно поделившись со мной, что благодаря ему на свет явилось ещё одно живое существо, судьба которого сложится наилучшим образом. Ужас! Мерзкий колдун породил, вероятно, богомерзкого демона, да к тому же из некоторых его слов я понял, что сотворённая тварь — женщина! Невероятно! Я мигом вскочил на починенный колдуном тарантас и рванул лошадей, помчавшись скорее на север».
Он мне сказал, что смерти больше нет. То была ложь, я видел, как умирали люди, великое множество людей. Но он не погиб. Длинное копьё, прошедшее сквозь широкую грудь с левой стороны, пробив сердце, пригвоздило его к могучему дубу.
Мало кто общался с этим человеком с тех пор, я не говорил с ним больше, но видел не раз и ни разу вблизи. Завидев бледную, как призрак, фигуру издалека, я стремился приблизиться к ней. Она не сбегала, стояла на месте, не шевелилась более обычного, ведя обыкновенные житейские дела. Но меня то сбивала толпа, бушующая средь городских стен, то отвлекал жандарм, заинтересованный моим не вполне нормальным внешним видом, то я вовсе чуть не погибал, брошенный под копыта лошадей. Другие не позволяли приблизится к нему, чужие, не знавшие его люди, служили высокой стеной на моём пути, непреодолимой преградой, человек или невероятная случайность, настигала меня тем более, чем ближе я обращался к своей невидимой цели.
Живя на окраине большого города, каждый раз когда желание узнать, притронуться к чуждому с ярой силой разгоралось в жалкой душе, мне приходилось преодолевать широкие улицы и проспекты, сужавшиеся к сердцу мегаполиса, чтобы заполучить хотя бы возможность побродить по узким улочкам и проулкам, где на тебя давят тяжёлые чёрные стены, покрытые сажей, и заметить краем глаза светло-серую крапинку его рваного одеяния в безликой толпе.
Золотая осень проходила незаметно, день — зелёное, два — жёлтое, семь — голое. Остаются два месяца тошнотворных коричневых ковров и холодных проливных дождей, так мною любимых. Сидишь дома, трещит огонь, рыжий, игривый, кот мягко потягивается, проснувшись от голода, идёт поест, идёшь поешь. В кресле уютно с горячим напитком в руке. А за окном льётся дождь, стучит по черепице, бьётся в окно. Ветви качаются с ветром, птицы прячутся под крышей.
Зима припорошит снегом землю, заметёт улицы и стоит холодом в городе. Да снега мало, да пурги нет. Гнилые проплешины чернеют тут и там на газонах. Тает белое, ночью — раз, мороз, утром — лёд. Идут люди падают, как на катке, под колёса падают, а кто бросается.
Двадцать девятого февраля я возвращался от своего друга, из лечебного санатория. Беда с головой у парня, обещал его покойной матери, что буду навещать беднягу. Навещаю иногда, конечно, но тяжело смотреть на страдания. Правда, он и не страдает, находится в блаженном неведении. Завидую ему. Что на уме у такого человека? Трудно узнать, ещё труднее понять.
Поезд опоздал на пять минут. Зайдя в вагон, я расположился на первой скамейке слева от входа, где почище сиденье. Напротив сидела бабушка с внуками, подозрительно косившаяся на меня одним глазом, за неимением второго, — младшему, наверное было лет десять, старшему — не меньше пятнадцати, он бренчал на гитаре. Вполне сносно могу сказать, сам никогда не умел играть, но друг у меня тот ещё музыкант, даже вроде сочинял что-то, по крайней мере, прежде, до того как повредился умом. Младший, пятилетний, попросил у брата гитару и стал щипать одну струну, высвобождая из инструмента простенькую мелодию. Кажется, я знал её, но названия не вспомнил. Что-то хрустальное или снежное, северное.
Ехать минут двадцать, если задержимся на перегоне, то тридцать.
Через час я прибыл на Пятую станцию, здесь же с поезда сошла бабушка с внуками. Моё опоздание на встречу было бы невежливым, и потому, выйдя из последнего вагона, я поспешил к переходу через железнодорожные пути, находившемуся на другом конце перрона. Аккуратно пробежав по обледенелой платформе, я чуть не проскользил новым пальто по железным ступеням, но, удержавшись на ногах, сумел замереть в стойке «смирно» у самого подножья лестницы. Переход через железнодорожные пути блестел металлическим покрытием перед моим носом, и возможность проскочить вовремя могла быть вполне осуществима, если бы деревянный забор, на который я опёрся, не треснул под моим весом. Алыми рубинами засверкали глаза предупреждающего светофора. Звона не было. Лёжа, ошалелый от неожиданности падения, в канаве, обхватив, как бы приобняв камни, между которыми повезло так удачно приземлится, не разбив голову, я смотрел вверх на переход. Бабушка подгоняла внуков, рыча ласковым голосом наставления об опасности пьянства и безумия, поглядывая на тело в канаве. Улыбка извинения непроизвольно скривилась на лице. Пожилая дама только фыркнула в ответ и поплелась за внуками к переходу. Красные огни незаметно мигали в снежной траве, слишком низко, чтоб увидеть их сверху.