Патрициана

Он сделал глубокий вдох.

— Объясни, — мягко, но настойчиво потребовала Велена. Норен ещё раз вздохнул.

— Я был рождён для войны. Только для войны. Мне не рассказывали легенд о любви. Всё, что я знаю о ней — я знаю из обрывков, которые видел в римских городах до того, как попал в плен. И из того… что рассказывала мне моя первая госпожа.

Велена какое-то время пристально глядела на него.

— Кто-то из дома Флавиев? — уточнила она. Мысль о том, что кто-то другой мог касаться тела, которое лежало под ней, причиняла почти физическую боль. Норен лишь слабо качнул головой.

— Это не важно, — ещё тише произнёс он. — Я не хочу об этом говорить. Важно то, что я не верю в неё. Не верю, что желание госпожи может принести что-то, кроме боли.

— Я тебе докажу, — Велена сама едва расслышала собственный голос. Пользуясь тем, что Норен не смотрит на неё, она склонилась к самому его лицу.

Норен опустил веки, будто отдаваясь на волю её губ. Но Велена мешкала. Она хотела, чтобы крылатый смотрел на неё, а не просто смиренно соглашался на то, что ему навязывают. Наконец, она легко захватила нижнюю губу убийцы и мягко потянула на себя. Губы Норена приоткрылись, впуская её язык, но Велена лишь легко очертила их контур и отстранилась.

Крылатый ещё некоторое время оставался неподвижен, а затем открыл глаза.

— Никто не целовал меня… до тебя, — тихо сказал он.

Горькая улыбка коснулась краешка губ патрицианы.

— Я рада, что стала первой.

Ей захотелось повторить то, что случилось только что. Углубить поцелуй. Почувствовать тело Норена в своих руках, но она заставила себя оставаться неподвижной.

— Велена, я не уверен… что когда-нибудь смогу ответить тебе, — сказал Норен, продолжая смотреть на неё, и от этого взгляда по позвоночнику патрицианы пробежал озноб.

— И всё-таки я подожду, — Велена нехотя отстранилась от него и села, глядя на слабо тлевший огонёк костра.

Норен тоже сел — на расстоянии ярда, не соприкасаясь с патрицианой даже плечом.

— Ты была права, — сказал он. — Я не хочу возвращаться в Рим. Не хочу смотреть в лица тех, кто уничтожил мой народ. Не хочу стоять перед теми, кто насмехается надо мной. Этот город так же мрачен и душен, как тюрьма, в которой я провёл последние несколько лет. И я… не хочу снова чувствовать себя рабом.

Велена вскинулась и пристально посмотрела на него.

— Сейчас ты не…

Норен старательно избегал смотреть на неё.

— Сейчас — нет, — признал он. — С тобой я почти могу поверить… что я… тоже… человек.

Наступила тишина. Велена старательно боролась с желанием закрепить результат. Она позволила себе лишь накрыть сжатые в кулак пальцы Норена рукой и также не глядя на него сказала:

— Я тоже не хочу домой, Норен. Я бы осталась здесь, с тобой… Но я не могу. У меня есть долг.

Норен какое-то время молчал, прежде чем спросить:

— Перед императором, который использует тебя для постельных утех? — в голосе его сквозила ядовитая злость.

Велена вздрогнула и невольно сжала пальцы на его руке.

— Это было жестоко, — сказала она.

— Это была правда, — Крылатые вырвал запястье и перехватил её ладонь. — Твой народ не заслуживает того, чтобы ему служить.

Хейд скрипнула зубами.

— И всё-таки это мой народ, — когда она повернулась к Норэну и исподлобья посмотрела на него, в голосе её тоже клокотала злость.

Норен убрал руку.

— Я не хотел тебя оскорбить.

Он встал и отошёл на несколько шагов, вглядываясь вдаль — туда, где за дымкой горизонта растаяла пирамида Храма Времён. Он думал о том, как мало знает о народе, за который должен был умереть. И о том, что не узнает о нём больше уже никогда, потому что народа этого нет. И ни для кого уже не имеет значения, каким он был. Норен чувствовал себя высохшим сухим деревом. От него требовали, чтобы он отбрасывал тень — но у него не было листвы, и ветви его не умели давать плодов.

Норен чувствовал себя мертвецом и жалел только о том, что продолжает существовать, когда мира, породившего его, уже нет.

— Я не понимаю, как можно любить Рим, — только и сказал он.

— Можно, — упрямо ответила Велена, не оборачиваясь к нему. Помолчала и продолжила: — Когда корабли энтари причалили к италийским берегам, их вели благородные воины, которые не знали другого закона, кроме закона силы и чести. Они доказали, что их воля — сильнее воли тех, кто обитает на материке. Они не боялись отдавать жизнь ради славы своего рода и своего Предка. Ты воин. Как ты можешь не понимать?

Норен бросил на неё быстрый взгляд.

— Сила не решает ничего, — коротко сказал он. — Это лишь инструмент, чтобы защитить тех, ради кого мы живём.

Велена покачала головой.

— Потому твой народ и проиграл. Вы не усвоили главный закон.