Страница 3 из 7
Или вот ещё… Когда наш класс ставил ковбойский танец, мне потребовалась шляпа. Купить её или найти по соседям было сложнее, чем сделать. И снова бумага и цветная клейкая плёнка тогда на утро стали замечательной ковбойской шляпой с выгнутыми полями, сидящей на моей вихрастой головке идеально. И снова это было для меня чудом – это перерождение материала.
Мне тогда было неясно, как одно преобразить в другое, я тогда не могла даже понять, с чего начинается такая метаморфоза. Это сейчас, закончив худграф и намучавшись с бумагопластикой, я понимаю, насколько сложной и кропотливой была эта ночная работа.
Помню, хотела научиться рисовать как папа. Знаете, когда я поняла, что достигла подобного отцовскому дзена?
Однажды я нарисовала для настольной игры динозаврика. Я тогда ненамеренно точно повторила папин стиль, его плавность линий. Папа, увидев этого динозавра через неделю, сказал, что не помнит, когда его нарисовал. На мои уверения, что это мой динозавр, а не его, уверенно махал головой и утверждал: «Да не могла ты так нарисовать, видно же, что мой. Только не помню когда…»
Сейчас, когда папу всё чаще надолго обездвиживают больные ноги, я вдруг подумала: может, настало время для его таланта? Хобби, при котором нужны только глаза и руки, могло бы украсить его дни. Я предложила ему начать рисовать, предложила аккуратно, словно между прочим, уже представляя, как буду выбирать для него холсты и кисти… Но его ответ меня удивил: он никогда не думал о живописи и его «не тянет».
Почему его прикладное творчество в моем детстве, его стремление украсить чужие интерьеры квартир, этот интересный, уникальный дизайн, которым он занимался всю свою жизнь, все эти узоры на потолках, выклеенные крашеными плинтусами и полосами обоев, эта авторская покраска стен с паттерном (сделанным кленовым листом, вырезанным из линолеума, или отпечатками простой свернутой тряпки), и прекрасное умение рисовать не стало в итоге желанием писать на холсте? Не понимаю.
Зато недавно поняла, откуда это словесное творчество у меня.
Ехала с папой в автобусе – и осознала, откуда это во мне. От него. Не только, конечно, но от него в огромной мере. Все новости он пересказывает красочно, образно, сопровождая звукоподражанием и мимикой. И не просто жестами – а весь целиком отдаваясь рассказу, махая руками, прыгая, приседая…
Тогда в автобусе он, например, рассказывал, что видел в парке девушку, гуляющую с собаками. Собаки, говорит, гончие, белая и светло-рыжая. Форма тела у них специальная, вытянутая, – говорит, а сам в воздухе рисует силуэт, – и морда дли-и-ная такая. А лапы худющие, тощие, будто их не кормят совсем – на этом моменте отец привстал и изобразил этих собак на трясущихся ножках-палочках.
В детстве мне эти небольшие спектакли очень нравились, они были только для меня. Они и теперь для меня, только все в автобусе на нас смотрят, и мне иногда немного неудобно. И вот за это «неудобно» мне перед отцом стыдно…
– Почему ты стал делать селфи? – спросила я папу мягко, намекая на количество фото обратной камеры.
– Ну как… чтобы запомнить.
Ещё совсем недавно папа не мог смотреть на свои свежие фотографии.
– Неужели это я? – спрашивал он и поворачивал снимок, удивлялся, – я так выгляжу?
Пока мой брат не ушёл в армию, поводов для новых снимков не было. Раньше много – дни рождения в парках аттракционов, поступления, выпускные, а потом случилось долгое фотографическое затишье, фото-пауза, во время которой мы все успели измениться. Прошло большое количество лет, прежде чем папа снова увидел себя на фотографии, – я сделала её, когда мы ездили проведывать нашего «молодого бойца», в брезентовой палатке воинской части 7543, «на память».
– Неужели это я? – спрашивал папа, поворачивая снимок, – я так выгляжу?
Здравствуй, сказала ему старость, видишь меня?
Фото-пауза закончилась, закрылась новыми снимками, непринятие переросло в селфи. А там прошёл и год армии. Через неделю брат вернётся домой. Мама закупает посуду для гостей, которых давно не было в нашем доме, она заполнила мой шкаф тетрапаками сока, свой – бутылками коньяка и водки, холодильник заложила сырами разных видов, накупила мяса и накрутила домашнего «своего» фарша (от мяса до фарша лежал длинный путь – купить говядину и свинину на рынке, допереть до соседки, перекрутить на электро-мясорубке, притащить домой в трёх пакетах).
– Мы столько мяса не покупали с моего юбилея, который на пятьдесят лет был, а мне уже пятьдесят семь! – отметила мама сегодня вечером, когда мы раскладывали фарш по пакетам.
Старость показывается и ей, заставляет повторять слова, забывать ответы на вопросы.
– Может, пуховик себе купишь? – снова и снова предлагает она мне. Иногда предлагает купить мне самой, иногда говорит «давай тебе купим», а я всё не покупаю. Я не могу объяснить ей, что современные материалы теплее и легче, что куртка-парка с китайского сайта – это не инфантильность. Иногда я отшучиваюсь, предлагаю ей записывать мои ответы, чтобы не забывать. А она всё спрашивает, почему я отказываюсь, когда предлагают.
– …всё говорят, что у нас люди злые, – ведёт монолог продавщица-казашка в овощном киоске, – не такие уж и злые, я считаю.
Я покупала у неё утром семечки из мешка с этикеткой «для птиц» (всего по 39 рублей килограмм), а она повторила мне то, что когда-то сказала моему папе, когда он пришел в её киоск за семечками впервые.
– У меня многие покупают семечки птицам, мы специально такие заказываем. Птицам люди покупают, а себе жалеют. Представляете?
Папа тогда вернулся и пересказал мне этот монолог. А теперь вот и я сама услышала о том, какие добрые у нас люди, сама приняла участие в цепочке добра: продавщица нам семечки подешевле, я их – папе, лежащему с больной ногой дома, а папа их синицам в кормушку.
Да, мой папа кормит птиц. Совсем недавно из пятилитровой бутылки сделал кормушку, вывесил за окно и теперь «смотри, смотри, какая!». Покупает для синиц несолёное сало, ходит за дешёвыми семечками.
«Что-то раньше синиц никто не замечал», – говорит старость, ни к кому конкретно не обращаясь. Но теперь неважно, как было раньше. Теперь у нас селфи, сало и синицы.
В серенаде Шуберта, кстати, тоже есть птицы благодаря переводу Николая Огарёва:
Слышишь, в роще зазвучали
Песни соловья?
Звуки их полны печали,
Молят за меня!
Но повода для печали нет.
Недавно папа возвращался с семечками с рынка, встретил стаю голубей и щедрой рукой угостил их. Сизые простодушные голуби преследовали его за это несколько улиц, папе даже пришлось бежать от навязчивых птиц и прятаться от них во дворах.
И мне видится в этой истории ещё такой драйв молодости, такой задор, что меня отпускает: старость к нам в дом ещё не спешит.
Полностью обновиться
Наша жизнь – слишком сложная штука, чтобы не заметить момент, в который она становится чуточку легче.
Вчера, около восемнадцати часов, одна гирька слетела с чаши весов. Апгрейднулся сайт Радио России. Это теперь не бездонное синее полотно, а свежий влекущий белый лист с лазурными иконками «play». Воздух и свежесть вместо гнетущей пучины.
Но радость моя на смене цвета не заканчивается. Вернее, начинается не с неё.
Ежесубботно на Радио России выходит выпуск моей любимой передачи. До вчерашнего дня прослушивание её выпусков с моего телефона было настоящим испытанием: запись зависала каждые четыре-шесть минут, вкладку приходилось перезапускать, снова прогружать, перематывать и включать заново. Слова задваивались, посыл выпуска обнулялся, созданная атмосфера лопалась как мыльный пузырь. Тринадцать минут растягивались до получаса, и одного выпуска мне хватало на время всего пути до работы.
«…Человек за семь лет полностью, говорят, обновляется…»
Сброс. Перезагрузка. Запуск. Перемотка. Четыре минуты передачи.