Страница 3 из 5
– Сколько духов будет с Мирзо-ханом? – спросил Дора.
– Там его родовой кишлак, – сказал Слон. – Поэтому обычно с ним ездят пять-шесть телохранителей, не больше.
– Справимся, командир, – сказал Бек.
– А ведь там на маршруте ледник, командир, – сказал я. – Можем не успеть.
– Должны успеть, – сказал Слон. – Это может наш единственный шанс убрать Мирзо-хана.
– Так-то все правильно. Один день на подход к леднику, один день на сам ледник, день до кишлака – получается три дня. Но нужно иметь какой-то запас, сам знаешь, командир, – сказал я упрямо.
– Будем поспешать, все, готовьтесь, – сказал лейтенант, закончив дискуссию.
И на том, как говорится, спасибо. Мы присели на утоптанную землю прямо на плацу в тени БТРа, не обращая внимания на запахи соляры, остывшего за ночь металла и резины, прислонившись к рюкзакам, набитым множеством вещей, составляющих боевую выкладку. В первую очередь боеприпасами – патронами в магазинах и в отдельном мешочке россыпью, гранатами, потом в порядке убывания важности: двумя флягами с водой, альпинистским снаряжением, сухпаем и консервами, аптечками и индпакетами. Поверх «песчаного» камуфляжа на нас разгрузки-«лифчики» со снаряженными магазинами в нагрудных карманах, у снайперов, то есть у меня и Доры, по пистолету ПМ в кобуре на поясе. Бронежилеты и каски в многодневные разведвыходы мы не надевали, итак были нагружены, как ишаки. Спальные мешки свернуты и привязаны к рюкзакам снизу, по две гранаты на поясе, остальные в рюкзаке. И еще одна граната в отдельном кармашке на тот случай, если тебя будут пытаться взять в плен. В плен никто из нас не собирался, потому как духи сдирали кожу со спецназовцев живьем.
Фил, радист, взялся дописывать письмо, а Бек угостил всех болгарскими сигаретами «ТУ-134». Ему всегда присылали очень хорошие сигареты в посылках. Рыжее афганское солнце только встало, в тени было прохладно, и ароматный дымок сигарет смешивался со свежим ветерком, тянувшим с близких гор.
Мы наслаждались тихим утром, понемногу выгоняя остатки утренней дремоты и постепенно приводя свои организмы к экстремальному режиму разведвыхода. Все были расслаблены, хотя я знал – в душе у каждого неспокойно, но и каждый загоняет эту тревогу в самые глубокие подвалы подсознания. Тут еще ночью мне приснилась змея, которая пыталась меня укусить. Что сие значило, черт его ведает, хотя некоторые сны точно бывают вещими. Я помню тот плохой год в детстве, когда мне приснилось, как у меня выпал зуб с кровью, а две недели спустя после этого умерла мама.
Фил дописал письмо, запечатал его в конверт и начал надписывать адрес.
– Слышь, Хазар, – спросил он. – Как пишется – главпочтамп или главпочтампт?
– Главпочта-мэ-тэ, – сказал я.
Подошел наш приятель Славик Духновский из второй роты и стрельнул сигарету. Он держал в руке маленький двухкассетник «Панасоник».
– Что нового из музыки? – спросил я.
– Да вот, послушайте, последняя песня «Кино», – сказал Славик и включил магнитофон.
Ритм, завораживающий ритм, потом низкий голос: «Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног, звездная пыль на сапогах…» Мы слушали молча, каждый думал о своем, но слова ложились точно туда, внутрь, в самую душу: «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве…» Музыка вроде негромкая, но разносилась далеко над плацем: «Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне удачи…» Над рядком штабных модулей-вагончиков, палаток, выстроенными БТР-ами и «Уралами», и за двойной ряд «колючки» вокруг нашей базы: «Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда зовет меня в путь…»
– Клево! – сказал Дора, и все согласились. – А кто у них поет в группе?
– Витя Цой, кореец, а вообще они из Питера все.
– А еще что-нибудь есть?
Мы послушали «Звезду по имени Солнце», и слушали бы еще и еще, но тут Славика окликнул офицер из его роты, и ему пришлось двигать куда-то по их ротным делам.
– Ничего, вернетесь – я вам дам кассету, – сказал Славик. – Удачи!
– К черту, – сказал Дора и сплюнул.
Фил только закончил надписывать адрес, как пришел старшина, забрал его письмо и собрал все из наших карманов – документы, письма и все бумажное. Документы я отдал, а последнее письмо от Ники, которое носил в кармане на груди, еще раньше убрал в пачку писем, перетянутых резинкой, в прикроватную тумбочку в палатке. Кладдахское кольцо – одно из пары, которые мы сделали с Никой, я носил на шее, на прочной серебряной цепочке, и никогда не снимал.
– Бек, скажи, а у вас в ауле все такие здоровые? – спросил Доржик, глядя в светлеющее небо и с удовольствием затягиваясь. Он сидел прислонившись спиной к колесу БТРа, пошевеливая скрещенными ногами, обутыми в отечественные кроссовки «Кимры», которые показали себя гораздо лучше всяких там «адидасов» и «найков» для разведвыходов в горы. Снайперскую винтовку, аккуратно забинтованную пятнистой маскировочной лентой, он положил поверх рюкзака.
– Ты меня достал, Дора, – лениво просипел Бек, искусно выпуская изо рта круглые дымные кольца, тут же разбиваемые порывами ветерка, – я живу в Гудермесе. Гудермес – город, а не аул.
В его широкой, покрытой жестким рыжим волосом лапе, сигарета, зажатая между пальцев, казалась соломинкой. Свой пулемет со сложенными сошками он прислонил к колесу БТРа.
– А-а, – сказал Доржик. – Я думал, ты горец, бача, а ты, оказывается, простой равнинный чеченец.
– Чеченцы – все горцы, – назидательно сказал Бек, гася сигарету. Потом вытащил заточку из резиновых ножен, проверяя, легко ли выходит, и снова вставил. Вместо штык-ножей из комплекта к автомату мы использовали четырехгранные тридцатисантиметровые заточки из арматуры, изготовленные нашими умельцами в ремонтных мастерских полка. Рукояти обматывали черной изолентой и оснащали петлей из прочного кожаного ремешка, надеваемого на запястье. Лучшее, неоднократно проверенное оружие для рукопашного боя. Позже я узнал – эти заточки почти один в один были копиями старого русского штыка, которым наносили врагам страшные, незаживающие раны.
– Гудермес, между прочим, находится в горах. А вот у вас в Калмыкии есть горы?
– Не-а, – сказал Доржик. – У нас только степь, бача, ровная как стол. Но зато весной там цветут тюльпаны. Разноцветные – красные, желтые, фиолетовые… И сайгаки…
– Сайгаки – это кто? – спросил я, сделав последнюю длинную затяжку и щелчком отправляя окурок в последний полет. Свою винтовку, также аккуратно обмотанную масклентой, я тоже положил поверх рюкзака, направив ствол в небо.
– Ты невежа, Хазар, – сказал Доржик. – Сайгаки – это такие антилопы. Говорят, они живут в нашей степи со времен мамонтов.
– Не невежа, а невежда, черт ты нерусский, – сказал я. – Невежа – значит грубый и невоспитанный человек, а разве я грубый и невоспитанный? Вот невежда – тот, кто ни хрена не знает.
Доржик расплылся в ухмылке, отчего его узкие глаза стали еще уже, с видимым удовольствием продолжая курить.
– Эй, Фил, а ты знаешь, кто такие сайгаки? – спросил я.
Однако Фил ничего не ответил. Он уже дремал, как всегда пользуясь случаем, растянувшись на утоптанной земле плаца в обнимку с автоматом и прислонив голову к рации.
– А, наверное, красиво, – полузакрыв глаза, негромко сказал Бек. – Степь, тюльпаны и сайгаки…
– Еще как, бача… – сказал Дора, – еще как…
Из письма Ники: «…учиться здесь очень интересно. Ты не представляешь, какие у нас в мастерской интересные и талантливые ребята. Говорят, уже со второго курса кое-кого могут пригласить сниматься в кино, правда в институте такое не приветствуется.
Приезжала домой на каникулы, одноклассники наши сейчас кто где – разбежались по стране, никого почти не видела. Кабанок поступил в медицинский, говорят, будет специализироваться на хирурга, смешно, да? Кабанок – и хирург. Ваня Пряхин тебе пишет? Я знаю, он в академии МВД в Омске, Отец Онуфрий тоже служит, кажется, где-то на Севере в морской пехоте. Девчонки некоторые поступили – кто в наш универ, а кто в других городах.