Страница 2 из 5
– И еще мне интересно, почему комсомольская организация никак не реагирует? – Линейка поискала глазами комсорга.
– А он не комсомолец, – со скрытым злорадством откликнулся комсорг Мишка Кирносов.
Линейка фыркнула.
– Неудивительно, но это не меняет дела. Я предупреждала всех, а Хазаров, видимо, считает себя особенным. А потому сейчас собирает вещички и идет в парикмахерскую.
– В стране перестройка, – пробормотал я. – А вы меня гоните постригаться.
– Перестройка перестройкой, – зловеще сказала Линейка, – но она не значит, что ученики на мои уроки могут приходить похожими на обезьян. И не вздумай опять проволынить, на уроке русского я проверю.
И на том, как говорится, спасибо. Я сгреб учебник, тетрадку и ручку в сумку и побрел на выход. Класс – белый верх, черный низ, за свежевыкрашенными в голубой цвет партами – проводил меня взглядами, кто сочувствующими, кто осуждающими, а кто и злорадными. Ехидный Гаврюшин исподтишка показал средний палец. Нет, определенно надо когда-нибудь его пришибить. Ивушкина посмотрела через очки с таким выражением, будто вот-вот заплачет. Поговаривали – она тайно влюблена в меня. Двое из Ларца – близнецы Сашка и Пашка Колотовкины принялись корчить зверские рожи. А верный друг Ваня Пряхин незаметно для Линейки поднял к плечу сжатый кулак – Рот Фронт. И только вождь мирового пролетариата с портрета на стене смотрел на нашу жизнь, протекающую в классе, с ироничным прищуром.
Перед тем, как открыть дверь, я взглянул на предпоследнюю парту в крайнем ряду – Ника искоса на меня посмотрела, отчего у меня в животе, как всегда захолодело, усмехнулась едва заметно и опустила взгляд.
За дверью я постоял, отошел немного дальше от двери и саданул по стене кулаком. Ну и дурак, только руку ушиб. Морщась от боли и потирая костяшки пальцев спустился на первый этаж и вдруг услышал голос нашей первой учительницы, Татьяны Михайловны, доносившийся из приоткрытой двери с табличкой «1«А» класс:
– Когда приходит осень, листья на деревьях желтеют и что делают?.. Кто ответит?.. Коробков, пожалуйста…
Я замедлил шаг и остановился за дверью, чтобы послушать, как ответит первоклашка Коробков.
– Листья отваливаются, – сиплым баском сказал он.
– Нет, Коробков, неверно – так не говорят. Подумай хорошенько…
– Отпадывают? – неуверенно сказал Коробков.
В классе послышались смешки.
– Опять неверно, садись Коробков. Кто скажет, как надо правильно говорить? Максимова, пожалуйста…
– Листья опадают, Татьяна Михайловна, – тоненьким голоском ответила Максимова.
– Совершенно верно, молодец Максимова!
Я прокрался мимо двери и вышел на крыльцо школы, уже посмеиваясь про себя. Сентябрьский воздух был свеж и прозрачен, со школьной спортплощадки доносился стук мяча и азартные крики, листва кленов во дворе школы только начала желтеть и некоторые листья действительно отва… тьфу ты, нет – опадали, и одинокий школьный дворник дядя Миша собирал метлой их в кучки. Я остановился на крыльце и несколько раз глубоко вдохнул чистый аромат осени, выгоняя из легких запах краски, еще стоявший в школе после летнего ремонта, из сердца досаду, а из головы неприятные мысли. Посмотрел на небо – облака так же неспешно плыли в одну сторону, но каравелла уже растворилась в прозрачной голубизне.
Откуда-то из открытого окна соседней со школой пятиэтажки донеслась музыка – тонко запели скрипки с ритмом ударных, словно звали куда-то, потом вступило фортепьяно и духовые. Прекрасная вещь оркестра Поля Мориа, «Love Is Blue», в которой есть несколько замечательных серебряных ноток. Вообще-то и жизнь была почти прекрасна, если не считать нескольких затруднительных моментов. И спешить особенно некуда – впереди еще пол-урока, а потом большая перемена, и можно будет пойти в буфет, не спеша съесть пару вкуснейших пирожков с повидлом, запивая не менее вкусным компотом.
– Хазаров, ты почему не на уроке? – услышал я, спускаясь с крыльца. Роман Сергеевич, наш физик, один из самых уважаемых учителей, вышел вслед за мной. Видно собрался покурить на площадке для метеонаблюдений, где обычно курили учителя.
– А меня Екатерина Андреевна послала стричься.
– Линькова? – он покивал скорбно. – Сочувствую, ну иди-иди…
Парикмахерская находилась в двух шагах от школы, и вскоре я сидел под накидкой в кресле, мрачно рассматривая в зеркале свою физиономию. Немолодая парикмахерша, платиновая блондинка, спросила, оценивающе оглядывая мою голову:
– Как стричь – под «канадку», бокс», «полубокс»?
– Нет, – сказал я, решившись, – постригите меня под «ноль».
– Как? – удивилась она.
– Наголо, – сказал я.
– Ты в армию уходишь?
– Пока нет.
– Хм, и не жалко? У тебя такие красивые волосы.
– Так надо, – сказал я, отсекая для себя последнюю возможность изменить решение.
Равнодушное выражение на ее лице сменилось недоуменным, но сначала ножницы, а потом машинка быстро заработали в умелых руках, и скоро ни в чем неповинные волосы, которые я терпеливо взращивал все лето в подражание товарищам Дж. Леннону, М. Джаггеру, Ф. Меркьюри и другим продвинутым в этом отношении людям, оказались на полу. Голова оказалась на удивление бугристой в самых неожиданных местах, да еще и какой-то синеватой, а лицо стало совсем незнакомым.
Мое явление в классе после большой перемены вызвало, мягко говоря, неоднозначную реакцию у одноклассников. Кто откровенно ржал, девчонки перешептывались, Ехидный Гаврюшин сделал большие глаза и озадачился, а мой друг Ваня Пряхин был восхищен. Я же следил краем глаза за реакцией Ники – она улыбалась во весь рот, и в один момент я ощутил себя героем школы и немного возгордился.
Когда Линейка вошла в класс и увидела мой новый облик, ее глазки увеличились раза в два.
– Ты издеваешься, Хазаров?
– Екатерина Андреевна, над чем я издеваюсь?
Ноздри у Линейки раздулись, что означало крайнюю степень раздражения.
–Ты экстремист, Хазаров, понимаешь это? Нужно было только постричься, как положено ученику девятого класса.
– А как положено?
– Положено быть аккуратно постриженным.
– По-моему, я постригся аккуратней некуда.
– Если будешь дерзить, придется вызвать в школу твою бабушку.
– А вот бабушку трогать не надо, – сказал я со злостью.
– Ладно, мы с тобой позже поговорим. – Она отвернулась, а я с облегчением уселся на место.
– Запишите тему: «Главные и второстепенные члены предложения».
Героем школы я был недолго. Этим же вечером Ваня Пряхин и еще несколько пацанов из разных классов, которых тоже достали придирки из-за прически, из солидарности постриглись точно также. Линейка, увидев моих последователей на следующий день, назвала меня «подрывным элементом» и пообещала, что я еще поплачу горькими слезами.
Мне и вправду пришлось в своей жизни плакать горькими слезами, и не однажды, но совсем в другое время и в другом месте…
Такт 2. Хазар. 1988 год, лето
…у лейтенанта, кроме автомата, был предмет всеобщей зависти – «Стечкин» в деревянной кобуре, пристегнутый к поясному ремню, словно «Маузер» комиссара времен гражданской войны. Лейтенант скомандовал: «Попрыгали», и мы лениво подпрыгнули несколько раз на месте. Похоже на то, как когда-то прыгали наряженные зайцами на новогоднем утреннике в детском саду, но только сейчас, вполне взрослые, мы проверяли подгонку оружия и снаряжения. Процедура привычная – ни у кого ничего не гремело и не звякало.
– Хорошо, – сказал лейтенант. – Через полчаса выезжаем. Покурите пока.
Кроме него в разведгруппу входило четверо – рядовых и сержантов отдельного отряда специального назначения, и через полчаса мы отправлялись в рейд по горам. Сначала на броне БТРа, шедшего в ближайший кишлак по хозяйственным делам. По дороге мы должны были скрытно десантироваться у начала одной из троп, ведущей в горы. Боевую задачу лейтенант Слонов, в просторечии Слон, озвучил – пройти по намеченному маршруту в горах до кишлака, где через три дня должен появиться Мирзо-хан Рахим – один из самых непримиримых наших врагов. Мы должны заранее занять позиции, а когда появится полевой командир – ликвидировать его, это будет наша работа с Дорой. После выполнения задачи выйти в назначенный квадрат, где группу подберет вертушка.