Страница 5 из 16
– Ты знаешь, – пробурчал Ярослав, – я решил, что эти чертовы мокрицы не достойны того, чтобы владеть этим сокровищем.
У Мурица-младшего загорелись глаза.
– Сокровищем? – переспросил он, стараясь не выдать свой интерес. – И что же ценного в этом хламе? Извини, конечно, если я задеваю твои чувства, может, я чего-то не понимаю.
– Да, ты не понимаешь, – ответил Ярослав. – Эта, как ты говоришь, ваза относится к эпохе как минимум Карла IV. Четырнадцатый век.
– И что? – продолжил допытываться Ян.
– А то, что если это, действительно, Грааль, то эти грязные свиньи-коммунисты, которые были тогда у власти, просто недостойны были им владеть, – раздраженно фыркнул отец.
– А сейчас чего бы тебе ее не сдать капиталистам или кто там сейчас сидит на троне? Власть же сменилась, – продолжал расспрашивать отца Ян.
– А эти уроды тоже ее недостойны. Предали все идеалы 68 года. И жрут сейчас дерьмо, принимая американские и западные подачки, – злобно пыхнув трубкой, ответил Муриц-старший.
После этого Ян перевел разговор на иное, вспомнив некоторые смешные события из своего детства.
Когда отца не было дома, он открыл заветный шкафчик и попросту стащил ту штуковину, о которой шла речь.
«Черт с ним, с отцом, и с его идеалами, – думал Ян. – Я и без него обойдусь».
Первым, к кому он обратился за советом, был его приятель Ирка.
– Не-е-е, – сказал Ирка, – к специалистам нельзя, сходу изымут и отдадут государству в музей. А тебе влепят штраф за попытку укрывательства исторического материала. Да и папочке твоему, если ты расколешься, придется повертеться на раскаленной сковороде. Где взял, мол… а? Что скажешь?
– Я не расколюсь, – ответил Ян.
– Я не о том. По-хитрому надо.
– А как?
– Спустим вазу по частям. Расплавим ее. Она же, вроде, из серебра. А камень выколупаем.
– А потом?
– Потом серебро продадим ювелиру. Слиток ведь не проследишь. А камень… есть у меня на примете один человек.
– Что за человек?
– Да, один новый русский, я тебя с ним познакомлю, у него дом в Карловых Варах.
– Богатый?
– Я думаю, да…
– А ты его откуда знаешь?
– Да я ж к нему из «Эскорта» девочек провожаю на дом.
Приятель Яна Мурица, Иржи Седличек, работал по найму в пражском ночном клубе, принадлежавшем компании «Эскорт», которая поставляла девушек как для сопровождения клиента, так и для совместного с ним времяпровождения в ночное время суток. В 2007 году в Чехии был принят закон о легализации проституции, и этим ремеслом в тамошних краях теперь занимались на вполне законной основе.
– И что, он камень купит? – спросил Ян, имея в виду русского.
– Я думаю, что да, – ответил Ирка.
– А откуда ты знаешь?
– Деньги всегда дает сверх чаевых. Видно, что не жадный. Русские – не то, что немцы. От тех жмотов и положенного геллера не дождешься. Козлы. А русские ничего. Живут на широкую ногу, соря деньгами. Он по-моему… того… из криминальных кругов… только там, у себя в России… По-любому не заложит. Сам в случае чего и проверит, что и сколько стоит. У него ж есть, я думаю, выход на экспертов. Ну что, идет?
– Идет, – ответил Ян. – А когда ты меня с ним сведешь?
– Давай для начала камень отколем от вазы. А завтра я с этим парнем переговорю, и мы с тобой подъедем, куда скажет. Представлю как прабабушкино наследство. Типа дворянка она и в какой-нибудь Франции жила в эмиграции. Он и клюнет. А дальше все, как в жизни: типа ее муж что-то стащил сто лет назад, боимся, что в музей сдать заставят и денег не получим.
– Легенда – о’кей. Просто замечательно. Давай еще по одной. Можно? – и рука Яна потянулась к папиросной бумажке и пакетику с марихуаной, которые принадлежали его другу.
– Давай, – кивнул Ирка. И они оба зашуршали бумагой, сворачивая себе по новому косяку.
Два дня спустя им назначили встречу, но не дома у русского, а в одном из ночных баров в центре Праги.
За столиком в затемненном углу сидел широкоплечий здоровяк, поглядывая искоса на молодых людей. Он специально выбрал такое место, где его трудно было разглядеть.
– Вот. Это тот самый Ян, – представил Иржи своего друга, – о котором я вам говорил.
– Хорошо, показывай, – сдержанно ответил русский.
Ян аккуратно достал из кармана камень и положил на столик.
– Ясно. Сколько?
Ян пожал плечами.
– Тысячи три евро в кронах по курсу. Или… нет, четыре тысячи, – поправился он, когда сидевший рядом приятель толкнул его коленом.
– Хорошо, завтра в пять часов я вас жду возле Музея с камнем. Поедем ко мне.
– К вам? – попробовал было усомниться Ян.
– Тебя что-то не устраивает? – косо глянул на него русский.
– Нет, все о’кей, все о’кей, – подхватил разговор Иржи. – Мне тоже приходить?
– Да. Еще вопросы есть? – уточнил русский.
– Нет, нет, спасибо за то, что встретились с нами, – сказал Ирка.
– Тогда чего ждем? – небрежно заметил русский, бросив на приятелей пристальный взгляд.
– Да, – быстро поднялся и потянул за собой товарища Иржи. – Мы пойдем. До свидания.
– До свидания, – сказал, поднимаясь, Ян.
Русский им ничего не ответил.
На следующий день в пять часов дня, к площади возле пражского Музея, где как обычно собиралась уйма праздно шатающихся молодых людей, подкатил черный «крайслер» последней модели с чешскими номерами и затемненными стеклами и подобрал двух чешских юнцов. С тех пор больше никто из знакомых Яна и Иржи их не видел.
Через пару дней вездесущие туристы наткнулись в лесном массиве на два сожженных трупа. Тела были обезображены настолько, что узнать, кому они принадлежали, не представлялось никакой возможности.
Глава вторая
Сейчас или никогда
Кажется, кто-то из философов, возможно Ницше, заметил, что если долго смотреть в темноту, она постепенно начинает проникать в тебя, занимая все больше и больше места. И тут главное – вовремя остановиться, чтобы она полностью тебя не поглотила. Вот такая странная мысль пришла журналистке Насте Прокофьевой в голову, когда она проснулась ночью.
В детстве она любила выдумывать различные истории с участием нескольких действующих лиц. И рассказывала их вслух, произнося поочередно реплики то за одного, то за другого героя. В четвертом классе ей вырезали аппендикс, и она побывала в другом мире. Там было неприятно. Сначала у нее в глазах потемнело, потом вспыхнул яркий свет, и она была облаком, плывущим по бесцветному небу, совершенно беззвучно…
Мама потом вспоминала, что Настю долго не могли разбудить, и они с папой по очереди сидели в палате, куда ее привезли после операции, не отходя от нее ни на шаг. Они боялись, что Настя умрет.
Самое странное, что все это – аппендицит, операцию – десятилетняя Настя видела наперед, проснувшись ночью в поту с болью в животе. Пока родители только решали, нужно ли везти ее в больницу, она уже знала, что из нее будут что-то вырезать. Тогда аппендикс чуть было не лопнул, еще бы чуть-чуть – и крышка, но все обошлось. С тех пор маленькая Настя долго еще всякий раз, оставаясь наедине сама с собой, щупала свой живот, сжимая его, как это делал доктор: болит, не болит. Насте очень не хотелось снова заболеть, чтобы случайно не умереть.
Открыв глаза в три часа ночи двадцатисемилетняя Настя снова вспомнила все эти странные ощущения и детские страхи. В детстве ей казалось, что все плохое в своей жизни она сможет предотвратить. С этой верой и продолжала жить. Да, философ прав: нужно остановиться, чтобы тьма не поглотила.
Перед тем, как Настя проснулась, ей снилось нечто очень странное. Она взяла блокнот, всегда лежавший на столике подле дивана, и записала коротенький рифмованный текст, в котором фигурировало слово «лазурит». Бросив взгляд на мобильник, она подписала под текстом: «11.09.2008, четверг, 3 ч 12 мин. Пришло во сне», положила блокнот и ручку и задумалась.
Можно умирать от болезни, от голода или от ран, полученных на войне, а можно – от бездуховности, которая, липкой заразой опутывая бытие, изнашивает жизнь. И каждый инфицированный ею уже не живет, а существует, тащится по жизни как заведенная механическая кукла, не отдающая себя отчета в том, что и, главное, для чего он делает. Вот в этакую-то куклу превратилась и она сама, когда в какой-то момент перестала различать, что такое хорошо, а что такое плохо.