Захват

То есть повернул к Лавуе, предположив, что корабль где-то изблизи в стороне; думалось, при полном безветрии не смог убежать далее пределов страны.

В Нотбурге, как видим, каких-то сколь-нибудь заметных событий, исключая проскок выборжекого гостя, Серьги не приключилось. Так же обстояло на устьях, даром, что вблизи от просторов Балтики, Соленого моря не было особой жары – этому частично способствовал, давая прохладу стлавшийся все ближе и ближе к Нюену от гирла Невы околобережный туман.

Кто-то из поморских жильцов сеял зимовое обилье, Парка, насушив карасей начал обмолачивать рожь; только что, в канун Симеона летопроводца выплатил в доход магистрата восемнадцать ефимков, дань за возведенный на Стрелку, якобы неправый, поклёп.

В один из таких дней к полунощному берегу острова, на старом пути к Невскому исадищу, в Канцы близился груженный товаром новгородский карбас. На взморье по всему подбережью пала, отемнив окоём волглая завесигда мги, свет наполовину померк, и лодье, чтоб не заблудиться в проточинах незримого гирла следовало где-то пристать. Люди гребли вот уже вторую неделю, несмотря на заход в гавань, на какой-то причал Выборга, ночною порой – силы подходили к концу.

– Вроде бы цего-то виднеется, – изрек носовой: – Дерево, как будто. Земля? – Всматриваясь в заморосившую с какого-то времени белёсую мгу плаватель, восстав приумолк. – Цё етто? Пропавши? А, нет, – кажется. Доподлинно: твердь, брег, – удостоверился кормчий, повелев приставать – и, через десяток гребков суднышко вонзилось в песок.

Низодол берега казался безлюдным, саженях в сорока, еле различимый в туманище, проглядывал дом; оттуда, с плосковерхой горушки двигалась неверная тень. Лошадь? лось? Нечто, продолжая спускаться уходило в кусты.

– Геи на берегу по куста-ам! – проголосовал носовой, собственник торгового судна, Кошкин в направлении призрака, приставя к губам сложенную лодочкой длань.

Сшествие, как будто замедлилось; из ближних ракит, в горочку шарахнулся птах – листвие, качнувшись под крыльями стряхнуло капель.

Тень-призрак, видимо – хозяин избы; местный своеземец, чухна? – предположили в лодье. – «Хы-вя-хя пайва, пои-га!» – взлетело с воды, и затем, то же – на другом языке, ясном для заморских пловцов: «Парень!.. Доброй день, мужицёк!»

Тишь; только что принявший, как будто человеческий вид призрак в одночасье пропал; «Де ты задевался, мужик?! – вскрикнул, проявив нетерпение другой мореход: – Ну-кка покажись!»

– Це-ло-ве-ек!.. Менниша! – с повтором по-свейски возопил носовой – и, единовременно с выкриком из гущи ракит на берег, к воде изошел впрямь-таки, похоже на то ведавший свеянскую молвь некто иноземный людин; первое, что взвидел старшой: на выходце была безрукавка – именно в таких, с меховою выпушкой в торгу на Стекольне, за морем, и также на Готланде, припомнил Степан позапрошлогоднее плаванье шустрят маклаки, перепродавая товар; голову, отметил пловец красил дыроватый колпак. «Пригородный кто-то, из местных; юноша годочков четырнадцати… старше, ну да. В общем-то, приятный парнёк», – думалось, когда рассмотрел отрочье лицо изблизи.

Не дошед сколько-то шагов до крутца, берегового обрыва с плетевом подмытых водою, оголенных корней малец, обернувшись ко взгорью продолжительно свистнул и, чуть-чуть обвалив скрытый на долонь, полторы свисшею дерниной откос вежливо отвесил поклон.

«Русич», – произнес в пустоту ближний от Степана гребец.

– Думаешь? – откликнулся кормчий: – Сем-ка мы сие испроверим… Далеце ли, приятель до Канцив? – молвил для ушей паренька.

– Близко, говорят корабельщики: без мили полмили, – прозвучало с крутца на знаемом главою артельных, Кошкиным с младенческих лет, вызвавшем слезу языке. – Кто буите?

– Не ведаю, брат. Кем бы то ни стали позднее, волею Исуса Христа – взвидится, коли доживем. Днесь, – проговорил носовой: – плаватели, новогородци. Правимо к себе, от Стекольна. Цё яно такое за твердь? А? Як: Хрестовой? – «Ну», – произвелось на уме. – Остров, – повернувшись к артели объявил судовщик: – Стало, бисюкарню объехали в туман, невзначай – Ваганово, таможенной двор.

– Мытницу? Ах, даже и так?! – вскликнул, услыхав сообщение один из гребцов: – Лизеймейстера, выходит надули – сборщика таможенных пошлин! Так бы то платили ваганное, за взвес да проход. Ну и молодчи, ай да мы. Стоит записать происшествие – на то и дневник. Де она, тетрадка?.. Нашлась. Графья недалече, цела; к счастью не сломалася; но.

– Я т-тебе, писатель! Нет, нет. Стой, Васька, укроти нетерпение, – промолвил старшой, мельком поглядев на гребца: – Эк-кой у тебе, доморощенного писаря зуд, висельник бумагу марать!.. Думаешь сойдет, пронесло? Да и неплатеж невелик. Вящшие врата впереди – охтинская гавань. Забыл? Ну-ко убирай писанину, – молвил с оборотом к юнцу:

– Таможенники есть на заставе? Мытари, по-нашему-от, – вскользь приговорил судовщик; – рекомые по-вашему, в Канцях: бисюкари. – «Есть. Четверо, – услышал Степан: – Главной лицент, пошлинник по-вашему – Криг… у коего, – ввернул собеседник, – на выданье красавица дочь. Ежели вечор не утек… Тут? на острову? Никого. Церковка, без пенья – и всё; можно бы сказать, пустота. Беспошлинно проехали, кормщик. Не придут, вылезай. Мытари на том берегу».

– Да? Уговорил, коли так, пёс тебя куси, подстрекателя, – итожил купец. – Ну-ко выбирайся, матрозия! Живее, сарынь, – в сторону: – Вставай-подымайсь, трудники, рабоцей народ. – С тем, начал разуваться Степан, следуя примеру писца; вото-ко и берег, низок.

Люди подступили к бортам. «Навались, навались, товарищи!» – прикрикнул старшой. Стронулось; пошло помаленьку. Тяжкий в мелководье, карбас на четверть должины, как не более, отметил подросток вытянули, скопом на сушу. Сколько-то людей, привязав судно к дереву, один – босиком вышли обозреть бережок.

«Дома! – вещевал, про себя крепкий, с небольшой бородою клинышком карбасный гребец, названный начальником Ваською: – Ого чудеса! Прямо-таки сон наяву! Скрывшийся под сумрачным пологом Крестовский рукав чуется, незримый с крутца, разве что по слабому плеску бьющей под корягу волны – видимость настолько ухудшилась, что кошкин корап кажется сдалеча кустом. Ровно бы Поддонное царство, не хватает узреть канувшего к рыбам Садка, гостя новгородских былин!.. Тут, на нежилом острову древнего купца-гусляра, как бы, представляет собою главный корабельщик Степан, столь же именитый пловец. Что это, однако на взлобочке, повыше ракит: терем? Не похоже. Овин? Вряд ли; на морском берегу? Что-то не видали сушил да молотильных токов, ставимых вдали от поселков и страдомых полей». Малость отойдя от своих остробородый вгляделся: «Вроде бы… Постой-ка, постой! Отрок поминал о святилище, откуда пошло, может быть название суши – даром, что уже без креста и с прохудившейся кровлею, – подумал босяк, – зримое вдали, за ракитами – старинная церковка, молитвенный дом…» «Де же ты живешь, мужицёк?» – проговорили позадь.

Вслушиваясь больше в себя, нежели в ответную речь Кошкин, разминая ходьбой несколько затекшие члены, потерев кулаком ноющий хребет, приумолк; «Старый – потому и болит», – произвелось на уме. – Около градка? у Невы? Ась? – переспросил судовщик.

– Но-о. Далее, у Нарвского тракту; подле, – отозвался юнец: – По-за Голодушею-от, коло подгородных кружал; наискось, напротив – таможенничей, в коего дочь, Фликкою зовут, – прицепил, выговорив, Красной Кабак. «Н-ну!.. Крог, трактория! Оттоль занесло? Чуть ли не на Выборгской тракт… к важне, – уловил мужичок молвь остробородого, Васьки. – Чо же ты в молельне забыл?»

– Ври, отрок! Ой ли то? Не верю, обман; скажет, – возразил бородач, слыша ничево паренька. – Не страхотно, отшельник? Един? Али-то с личентовой дочкою?

– Сам-друг, – паренек; – двое, с прошлогоднего вечера. Тебе-то чего? Вовсе не страшусь. Попривык. Боязно бывает когда, часом, разлетится туман.

– С девкою-таки?! Отвечай. Звать? имянем?

– Попович… Юрейко званием; приемной попа Спас-Преображения сын; некогда отец Онкудимище служил на Песку.