Страница 50 из 84
Колин затушил огонь, затоптал дрожащие угли. Потом вернулся в подвальное тесное помещение торгового центра, где располагался пункт выдачи займов. Влезали в комнатушку только два стула да стол, на котором пылились две стопки паспортов. Пришёл хозяин, коротенький хмурый, ему не приходилось наклонять голову в подвальном коридорчике, и Колин втайне завидовал его низкому росту.
- Эти можно сжигать, - коротышка кивнул на меньшую стопку, - они уже не расплатятся.
Всё было понятно. Заучено на зубок и не нуждалось в комментариях. Но он почему-то спросил:
- Маус-хилл же был построен на месте деревни? - голос его дрожал, тонкая фигура напряглась, - Её спалили, и где теперь те, кто жил здесь?
- Ты задаёшь много лишних вопросов, - поморщился хозяин, - скоро открываемся, иди, делай своё дело.
Колину осталось лишь вздохнуть и коротким кивком завершить беседу. Он удивлялся тому, сколько людей идёт в эту тесную ссудную лавку. И охота сгибаться в три погибели, чтоб сюда протиснуться! Сам он не видел ни одного такого человека, в часы приёма его отправляли устроить костерок. Хозяин не хотел держать в конторе чересчур много документов, а мусорке не доверял. "Если просто выбросить, так обязательно найдётся дурак, который подберёт. Да ещё принесёт обратно нам в заклад или ментам стуканёт. А нам это вовсе не нужно. Огонь списывает любой долг, ха-ха".
Он с особой, почти трогательной грустью смеялся, маленький неудачливый бизнесмен, которого обманывали и коллеги, и хозяин Маус-хилла, и даже заёмщики. Доход не превышал расхода, мальчик это понимал, пересчитывая паспорта, которые сжёг. Набралось уже больше двух десятков. Даже в палате Гром потом будет меньше потерянных людей, отзывающихся на примитивные клички.
Ещё он смотрел все паспорта, листал их, словно дамские романы или детективы, хотя это было строго запрещено. Пытался запомнить имена, а они уплывали, долго не задерживаясь в его памяти. Можно было найти тех людей и продать паспорта за бесценок, но Колин не хотел обманывать хозяина - как-никак это его игра и он устанавливает здесь правила.
Сегодня привычно пробежался взглядом по именам. Владлен Коринец - ничего имечко. Остальные пропадут, слижут их из памяти языки огня, а это имя удержится, вёрткой пиявкой вцепится в мозг.
Влад.
Иногда он задумывался, почему люди отдавали паспорта за гроши. Если бы он знал причины, то может быть, и вернул им документы. Даром. Его собственная беда высилась над всеми чужими бедами, но не заслоняла их, а наоборот обнажала. За каждым именем угадывалась своя боль, тупым концом она касалась Колина. Острый конец пылал в огне. Неприметный с трассы холм пылал, если какой дурак думал с небес наблюдать за этим, то он решил бы, что происходит извержение вулкана, и непослушный мальчик сидит на самом кратере.
Завершив на сегодня работу, Колин отправился искать деревню. Её снесли недавно, кажется из-за намечающегося проекта нового аэропорта, но с тех пор, кроме Маус-хилла ничего не построили. Спустился с другой стороны холма, ощутил пустоту впереди, будто бы оказался в другом измерении. Огромный торговый центр пропал, его здесь нельзя было и предвидеть. Мальчик уже успел привыкнуть к этому месту. Он часто спускался в неприметную с трассы долину любви и грелся у своего дрожащего пламени. Но по выходным здесь собирались парочки, потому в такие дни он не устраивал костров. Чтобы не пугаться и не пугать других.
Новая ранняя трава рождалась сухой почерневшей, словно бы до её корней добрался любовный огонь. Дальше прежде мальчик не ходил, ему было не по себе видеть заброшенные огороды, распознавать яблони, вишни, ходить по бывшим спальням и кухням и заглядывать в окна прошлого. Сейчас ноги сами несли его туда наперекор движению времени.
Но ничего интересного он не видел. Деревни словно и не было здесь, всё также чёрными островками проглядывала трава, тонкие, почти шёлковые листочки казали клёны, не боясь заморозков. "Здесь не могло всё измениться до неузнаваемости за несколько лет, - размышлял Маккиавели. - Может, здесь было пастбище или женщины вязали снопы, но дома тут не стояли. Иначе остались бы холмики".
Мальчик мало что знал о деревенской жизни, потому мог только предполагать. Но он не учёл, как быстро может побежать время, задыхаясь, будто за ним гонятся собаки, норовя в любую минуту свалиться, откинув в сторону циферблат. Пройдёт ещё несколько дней, и Колин поймёт это, когда в голове постоянно будет звенеть будильник и не останется времени для того чтобы собрать недостающую сумму на операцию.
По рассыпанным пятачкам побуревшей травы он выбрался на заброшенный участок автодороги. Нет, просто небрежно заасфальтированный пятачок, на котором прежде разворачивались автобусы, а пассажиры нетерпеливо поглядывали на часы. Когда-то здесь, наверное, продавали сигареты, теперь от киоска осталась только вбитая в землю плита. За ней ещё просматривалась тропинка, которая вела в кусты. Он пошёл по ней, но скоро забрёл в такие дебри, что лучика света было не поймать. Ветка стукнула его по левому виску, тот привычно заныл. Новый тревожный звонок - это время поджимало его изнутри, терзало своими стрелками, кружило, заплетая мысли. Потом, он придёт сюда, когда чёртовы деньги будут собраны. Впереди километров пять до дома, к концу пути в башке будет настоящий трезвон.
Но прежде чем заглушить его крепким двухчасовым сном Колин заглянул в голубой домик. Стукнул три раза в дверь, девочка открыла, жестом показала на кильдым, значит, можно было пройти туда, но не дальше. Наверняка её матерята были дома и бесновались, не умея поделить это маленькое, почти игрушечное строение.
- Ещё много? - нетерпеливо прошептала она, не дожидаясь его новостей. Мальчик ничего не ответил. Надо отдышаться, а потом, глядишь, Оки поймёт его, и говорить ничего не придётся.
- Я украла у брата пятьсот рублей, - сообщила девочка. Наверное, Оки было слышно во всём доме, да только она плевала на это. - Зачем ему? Всё равно пропьёт. А тебе сейчас каждая копейка... Опять топал пешком?
На этот раз молчать он не мог.
- Совсем скоро придут счастливые времена, - Колин оглядел неприветливый кильдым, заглянул в окно, покрытое пылью, и ничего за ним не увидел, - Кондукторов не будет, никто не сгонит меня с площадки, обвинив во всех смертных грехах. Да и грехов-то этих на всех нас пары штук не наберётся. Никому не придётся мёрзнуть в автобусах. Да и в жизни тоже.