Страница 6 из 40
Ускорив темп, я направился по будущему асфальту. Ещё месяц насад весь университет шумел о том, что к третьему корпусу наконец-то сделают удобный во все времена года спуск. На разбитое Ничего, которое и асфальтом-то нельзя было назвать, навезли и уложили гравий, а немного погодя - песок. На этом дело и кончилось, несколько дней спустя наступила осень, обрушив на город первые холодные ливни. Песок превратился в грязь благородного происхождения, а гравий остался гравием, погрустневшим, погрязневшим и потерявшим надежду на асфальтное будущее. Я печально взглянул на свои до блеска начищенные вчера ботинки, подумал, что на дорожке ещё не так грязно, и стал осторожно спускаться. Рядом шумела большая дорога, по которой весело вниз и истерично вверх мчались машины, пытаясь чего-то добиться, прожив очередной день, обязательно обогнать какой-нибудь столетний "запорожец" и к вечеру забыться в гараже, холодной железной коробке без окон и неба. А так порой хочется поглядеть на звёзды!
А мне не хотелось. Да и не было на небе звёзд, затянуто оно было слепой серью, и не было конца этому плотному серому одеялу, даже замёрзшее солнце, устав светить холодным светом ушло, не обещая, вернётся ли ещё когда-нибудь.
Я верил, что вернётся. Пройдя будущую дорожку, я, срезая угол, прошёл через футбольную площадку. Ещё вчера здесь пинали мяч мускулистые старшекурсники с разных факультетов, сегодня на поле было уже грязно, да и все игроки сейчас сидели на лекциях и делали отчаянные попытки доказать преподавателям, что в их студенческих головах помимо футбола есть ещё много чего интересного.
А в моей голове сейчас жила одна неуёмная мысль: Поскорей бы разделаться, наконец, с надоевшими газетами! Всё-таки это ужасно, когда неожиданно, как снег на голову, сваливается какая-то работа. Сидел бы сейчас на паре и с Леной Луговой переписывался, не боясь, что Угрюмцева заметит.
А ещё плохо было то, что вниз в типографию я всегда шёл налегке с пустой коробкой, а возвращался обратно нагруженный как верблюд в караване. Что сказать, удобнее некуда. Но, стараясь быть оптимистом, я всегда убеждал себя, что типография вообще могла быть дальше на несколько вёрст, и тогда мне бы пришлось совсем несладко, как отставшему от каравана верблюду. Но, успокаиваясь, я снова начинал быть пессимистом, а дождик капал и капал, не задумываясь: "Зачем?"
Укрывшись, наконец, от дождя в корпусе, я облегчённо вздохнул. Доставать студенческий мне было лень, и я улыбнулся охраннику как старому приятелю, с которым ещё вчера распивал самогон на той же футбольной площадке, и попытался незаметно проскочить мимо. Но номер не прошёл, коробка выдавала меня с головой, и пришлось лезть в карман за студенческим. Получив разрешение пройти, я быстро миновал вахту и завернул в коридор. Тусклые лампы здесь горели через одну, а единственное окно было беспросветно забито фанерой. По привычке я нашёл выключатель, посмотрел, как весело зажглись остальные лампы, прогоняя прочь клочья залетевшего с улицы мрака, улыбнулся неизвестно кому и спустился в цокольный этаж.
Здесь было ещё неприветливей. И свет трусливо сочился неизвестно откуда: лампочки попрятались по углам, и каждая испуганно изучала меня близоруким глазом. А иные безжизненно глядели из тёмных углов, и тут я не мог найти выключатель, чтоб их воскресить. Смирившись с полумраком, я нашёл знакомую до боли дверь типографии и распахнул её.
Чтоб в мои глаза ударило слепое солнце, с трудом пробившееся сквозь серое одеяло неба и заглянувшее на несколько мгновений в подвальные окна.
-Здравствуйте, - сказал я как можно вежливее, - я пришёл за остатками "Студенческой правды". Можно забирать?
У каждого человека свой дождь. В душе, в мыслях, а кому-то хватает и того, который порой целыми днями стучит в окна, приглашая на прогулку. Но люди не хотят общаться с дождём, отменяют намеченные на выходные шашлыки за Городом и, добравшись до дома, сушат зонты у холодных батарей. Вы не понимаете, люди! Дождь одинок, вот и хочет поговорить с вами. Правда, на своём языке, вашего он так и не может выучить. Я иногда слушаю и понимаю, а иногда дождь понимает меня, и мы ждём новой встречи и нового общения, чтобы, наконец, понять друг друга одновременно. Человек не очень-то любит дождь, я знаю, ему лучше сидеть в переходе и нос оттуда не высовывать, но какая собака может бросить своего хозяина! И мы мокнем, глядя на шумный перекрёсток, в эти минуты превратившийся в перекрёсток Дождя. И мы мокнем,
А люди раскрыли зонты и не боятся дождя, укрывшись под разноцветными крышами. Нам не страшен серый дождь... А впрочем, зачем его бояться? Ведь у каждого человека он свой... А может быть, каждый просто считает один на всех дождь своим?...
Когда я подходил к крыльцу родного корпуса, меня догнала Настя Безуглова. Недавно покрашенные в рыжий цвет волосы очень шли к её зеленоватым глазам, в которых каждый мог без труда обнаружить хитринку. Я удивился, потому что считал, что Настя давным-давно на паре.
-Привет, - проговорил я, поняв, что наконец-то стою на настоящем асфальте, и с завистью поглядев на красный зонт девушки. Коробка была нетяжёлой, и опоздавшие родиться вчера газеты с нетерпением ждали встречи со своими подругами. - Я и не думал, что Угрюмцеву все прогуливают коллективно.
Настя рассмеялась.
-И вовсе не коллективно. Просто у меня уважительная причина, я спала.
Я поставил коробку на первую ступеньку корпуса и тоже от души расхохотался.
-Очень уважительная причина, понимаю. Может, зонтиком поделишься? А то мои бедные газеты совсем промокнут.
Настя небрежно скользнула взглядом по коробке и махнула рукой.
-Они всё равно мокрые, их уже не спасти. Как там поживает ваш Стендаль?
Такого поворота разговора я не ожидал. С чего бы это Настю заинтересовал шеф? Он ей не брат, не сват - никто.
-Как? Не кашляет пока, - пожал плечами я, - а ты что, с ним знакома? Я думал раньше, что ты и в глаза-то его не видела.
-Как же не видела? - немного обиженно посмотрела на меня Настя, - Он такой... молодой... Сколько ему? Двадцать четыре? Или ты не в курсе?
-Ему тридцать шесть, - недовольно пробормотал я, начиная понимать, куда Настя клонит, - что, собираешься вскружить ему голову? Поверь, ты не в его вкусе.