Страница 7 из 10
По возвращении молодоженов из свадебного путешествия, Мари получила огромное количество подарков. Снимая ленты с упаковок, она почему-то подумала о Рождестве. Обычно такое количество подарков она находила под елкой. Мари радовалась каждому подарку и, пожалуй, тогда она впервые сказала себе самой, что, наверное, Магда действительно относится к ней хорошо, раз занималась покупкой подарков в свой медовый месяц. А значит, все будет по-прежнему.
Но в первое же воскресенье Магда сообщила, что теперь они будут по утрам посещать воскресную службу. Раньше они с отцом ходили в церковь лишь по праздникам. Отец не был рьяным католиком, да и все друзья его были, в общем-то, светские люди. Служба по воскресеньям входила в их дом как новшество, и Мари не знала, как к этому отнестись. Ей нравились запах ладана, иконы, спокойствие внутри церкви. Да и многие ее друзья посещали воскресные службы каждую неделю. Просто для Мари это было необычно.
Среди моих рассуждений об отношении девочки к происходящему психолог вдруг остановил меня и спросил, как я сама отношусь к религии.
"Не знаю", – ответила я. И в свою очередь спросила его, как он относится к воздуху, поставив его в тупик своим вопросом. Мне действительно было непонятно, как я отношусь к религии, я просто никогда об этом не задумывалась. У меня в семье соблюдали традиции. Хотя советская система пыталась выбить у людей всякое понятие о Боге (независимо от того, к какому вероисповеданию они принадлежали), в Грузии, где я родилась, была в этом отношении относительная свобода. Мы праздновали все еврейские праздники, дедушка ходил в синагогу, иногда брал меня вместе с собой. И это было естественно. Я хорошо помню, как, учась во втором классе, показала дедушке карикатуру из учебника, на которой была изображена ракета с Гагариным. Смысл карикатуры был такой, что, дескать, космонавт облетел на ракете всю землю и никакого Бога там не видел.
Дедушка не стал вступать в спор по поводу картинки в учебнике, а только сказал фразу, к которой я возвращалась мысленно много раз: «Ты можешь верить в Бога или не верить, но он существует независимо от твоего мнения, и ему как-то все равно, что ты думаешь по этому поводу».
Десять заповедей вошли в мою жизнь совершенно естественно. Их выполнение не требовало от меня каких-то особых усилий. Поэтому я и задала психологу вопрос про воздух. К воздуху нельзя никак относиться, его нельзя любить или не любить. Просто без него нельзя существовать. Тогда психолог задал другой вопрос: как я отношусь к католичеству? И на этот вопрос я тоже не смогла ответить. В Грузии почти не было католиков, христиане были православные. Там все это воспринималось так – живут люди разных национальностей – грузины, армяне, евреи, греки, русские, курды, а хороший человек или плохой, ни от национальности, ни от вероисповедания не зависит.
В этот раз, уйдя от психолога, я попыталась мысленно вернуться в свои детские годы. Мне кажется, что я вообще не задумывалась, какая разница между мной и моими школьными подругами, ни тогда, ни после окончания школы. Как, впрочем, никогда не скрывала, что я еврейка. Только один раз меня спросили, почему мы празднуем Новый год в сентябре, но я просто объяснила, что наш Новый год осенью. Этого было достаточно. Помню, когда я в Песах приносила мацу в школу, то она у меня заканчивалась мгновенно – все в классе брали по кусочку. В итоге я стала приносить в школу мацу пачками. Мы тогда не задумывались – ну еврейка, ну грузинка, ну армянка, ну и что? С «национальным вопросом» я столкнулась позже.
С этой и до следующей встречи мои мысли впервые были заняты не Мари, а мною самой. Я пыталась вспомнить, когда я поняла, что существуют разные религии. Вдруг почему-то вспомнилось, как я рассматривала у подруг новогодние подарки – мне никогда ничего не дарили на Новый год. Дедушка всегда объяснял, что я получала эти же подарки чуть раньше, на Хануку. Тогда я еще не задавала вопроса, какая разница между Ханукой и Новым годом. И вообще в Советском Союзе не справляли Рождество, а смена одного года другим отмечалась как совершенно светский праздник, не имеющий никакого отношения к религии. Скорее всего, Рождество справлялось в христианских домах так же тихо, как у нас Ханука. О католической церкви я впервые услышала на уроках истории, в пятом или шестом классе, когда мы проходили крестовые походы. В то время я еще не воспринимала их как что-то реальное. Некая сказка о войнах – не более. Помню, у меня в мыслях даже не сопоставлялось завоевание Палестины крестоносцами и пение на Песах: "А-шана а-баа бе Ирушалаим" ("В будущем году – в Иерусалиме"). Я и не подозревала, что речь и тут, и там идет об одном и том же месте.
Наверное, я больше не встречалась с католицизмом до того, как начала видеть сны. И сегодня я даже не понимаю, почему после первого же сна я была уверена, что вижу католические соборы. Наяву я вряд ли смогла бы по архитектуре церкви и кресту над ней определить, к какому христианскому течению она относится. Значит, в тот момент сработало подсознание, это невозможно объяснить.
Обо всех этих сомнениях я рассказала психологу на следующей встрече. В процессе разговора вдруг обнаружилось, что сегодня, будучи взрослым человеком и зная названия практически всех основных течений христианства, я совершенно не знала разницы между ними. И честно говоря, у меня не возникало желания копаться в этих премудростях. Они были очень далеки от меня.
Воскресную мессу я первый раз тоже увидела во сне. Мари вместе с Магдой и отцом посещала теперь церковь каждое воскресенье. Произошли и другие изменения в доме. Например, нельзя было начать есть, не произнеся молитву. Нельзя было без молитвы отправиться спать. У Мари в комнате появилось распятие. Если какие-то вещи не исполнялись в точности так, как требовала Магда, та не обижалась и не кричала. В такие моменты у нее просто было лицо печального ангела, и Бертольду хотелось сделать все, чтобы вернуть ей радость и покой. Его правда немножко беспокоила Мари. Он чувствовал, что она объявила молчаливый бойкот Магде, хотя внешне девочка выполняла все, что требовала мачеха. Он вдруг обратил внимание, что если раньше все свое свободное время Мари проводила в его кабинете, то теперь, выбрав нужную книгу, она тут же исчезала с ней у себя в комнате. Как-то он наблюдал за ней в церкви во время молитвы. Девочка стояла с отрешенным взглядом. Бертольд подумал, что, наверное, надо поговорить с Магдой и не обязывать Мари ходить в церковь, а предоставить ей решать это самой. Но ему было так жаль огорчать жену, особенно сейчас, когда Магда вынашивала ребенка и чувствовала себя совсем слабой. Тем не менее она строго соблюдала Великий пост перед Пасхой. Еще никто не знал о беременности кроме них, и ему очень хотелось поделиться новостью с Мари, и попросить ее быть более мягкой и ласковой с Магдой. Дочь выслушала новость и изобразила радость. Бертольд понял это сразу, но понял по-своему. Он начал объяснять Мари, что на их отношениях это никак не отразится. В ответ она начала убеждать его, что действительно очень рада, что пойдет и поздравит Магду. Они расстались после разговора каждый с внутренним чувством, что другой немножко слукавил и был неискренен, но внешне все выглядело весьма благопристойно.
Мари еще больше уделяла времени рисованию. На ее картинах чуть изменились краски. Цвета стали менее яркими, но картины сделались гораздо более выразительны. Бертольд предложил одну из акварелей повесить у себя в кабинете. Она выбрала картину с эдельвейсом, долго подбирала место с наилучшим освещением и вообще казалась опять прежней Мари. Бертольд почувствовал облегчение. Конечно, вначале все было тяжело, но теперь, слава Богу, все позади. Мари, резко повзрослевшая за последние полгода, в свои четырнадцать лет превратилась из подростка в юную фрейлину. Пожалуй, она была немного худа и бледна, но, в общем, выглядела очень привлекательной. Он вдруг вспомнил, что обещал отправить дочь на пасхальные каникулы в Вену. Мари подтвердила, что хотела бы съездить к бабушке и дедушке и спросила, может ли ее сопровождать Лизхен.