Страница 7 из 26
Почему-то могилу отца мать никогда не посещала, мотивируя тем, что уж очень ей тяжки те давние воспоминания, когда возлюбленный был весел и жив, а потом вдруг его не стало. От переживаний мать сильно тогда заболела и слегла в постель, а Валентина её выхаживала. Мать даже на похоронах возлюбленного не присутствовала – не могла поверить в случившееся. Во всяком случае, мне так объяснила. Да и родственники отца её не воспринимали в качестве гражданской жены. В те консервативные времена в обществе сильна была приверженность моральным принципам.
Так я и вырос безотцовщиной, под опекой двух мамок – своей собственной биологической и обретённой волею обстоятельств. У Валентины другой семьи никогда не было, и меня она воспринимала, как своего сына. Да чего там греха таить, я тоже её любил наравне с родной матерью. Только от их чрезмерного любвеобилия меня иногда тошнит. Посудите сами, я с детства мечтал, как отец, сделать карьеру военного. Только по окончании школы эти две заботливые няньки так насели со своими мудрыми советами, дескать, запрут меня в какой-нибудь захолустный гарнизон у чёрта на куличках, где с тоски весь свет проклянёшь. Потом поздно будет локти кусать. Уж лучше пойти по материнским стопам. Оно спокойней, да и образованному человеку в обществе выказывают уважение, что можно, при желании, достойную карьеру сделать и в гражданской жизни.
Убедили меня старые перечницы, и пришлось без особой охоты податься на филфак образовываться. Как это происходило на практике, и вспоминать не хочется. Одни только тусовки студенческие чего стоили.
Было особым шиком в определённом кругу великовозрастных шалопаев легкомысленно пропускать лекции, проводить время в беззаботности и неге, прожигать стипендию и зарабатываемые ночами на разгрузке железнодорожных вагонов гроши в кабаке или тратить на девиц с пониженной социальной ответственностью. (Да простит меня Алла за такое фривольное поведение.) А потом, обычное дело – заваленная сессия и лихорадочные пересдачи.
Помню, был среди нас один вечный студент, который за шесть лет учёбы никак не мог продвинуться дальше второго курса. То его в армию забирают, а то отправляется в академический отпуск по различным уважительным причинам. Его и отчисляли, но парень каким-то неведомым образом снова оказывался на факультете. Иногда над ним подсмеивались однокашники:
– Похоже, Андрюха, ты до пенсии не обзаведёшься дипломом!
На что тот беззаботно отшучивался:
– Учусь я не ради корочки. Мне нравится сам процесс!
Даже в общаге суровый комендант, отставной майор интендантской службы, замучился изгонять прохиндея. Тот обитал на казённой территории, словно неистребимый таракан прусак, коими обычно изобилуют подобные места коллективного проживания. Должностное лицо при очередной встрече на ведомственной площади с пронырливым студентом, кривило физиономию, как при желудочных коликах, и занудно причитало:
– Ей богу, Андрюша, вы как тот татарин: ты его – в дверь, а он – в окно.
Нахальный жилец лишь мило улыбался в ответ. И продолжал где-то ютиться, затерявшись среди анфилады гостеприимных комнат. Видимо, с тех пор, когда незабвенный товарищ Бендер нелегально проживал в комнате Иванопуло в общежитии химиков имени монаха Бертольда Шварца, ничего не изменилось в студенческой среде.
Мне и самому не раз после коллективной попойки приходилось оставаться ночевать у друзей в этой общественной ночлежке. А какие мы там справляли весёлые юбилеи! Естественно, студенческие, вроде тех, когда кому-то удавалось разделаться с многострадальной задолженностью. Или, когда в солидарность с приятелем, приходилось заливать горячительным заиндевевший айсберг его откочевавшей в океан безнадёжности неразделённой любви. По поводу амурных похождений я лучше не стану распространяться. Эта тема, по определению, неисчерпаема. В семнадцать лет я даже однажды заявился с подружкой в семейное логово и объявил, что намерен жениться. Мы и спать вместе улеглись в моей непорочной постели. Мать с Валентиной до утра тогда опорожнили целый флакон валерьянки под слёзные причитания: «Мальчик наш вырос!» Благо, что наступивший день вернул разум в мою протрезвевшую черепную коробку, и девица ушла незамужней в неизвестном направлении. Больше и сам я её не встречал на своём горизонте.
Я не был прилежным студентом, грамматика учебного процесса плутала вне правил в моей голове. На почве непонимания в семье обозначился разлад. Матриархальный патронаж активизировался в отношении меня. Ввиду явного феминистического превосходства капитуляция моя была предопределена, разве что оставалась надежда на упреждающий маневр. Настал тот решительный день, я уже завершал третий курс, когда окончательно понял, что филология это не моё. Не хотелось расстраивать обеих моих опекунш, но и дальше продолжать насилие над собой уже не оставалось терпения. К тому же отношения с Аллой, уехавшей на учёбу в другой город, сошли на нет по неведомой мне причине. И я по-тихому сдал документы в военкомат, в результате чего меня упекли на два года в отдалённый Забайкальский военный округ, где довелось просиживать галифе в штабе полка ПВО на должности писаря. Даже из автомата ни разу так и не довелось стрельнуть. Правда, за добросовестную службу начальство по достоинству отметило моё усердие, отправив на дембель с ефрейторской лычкой в погоне. На том и закончилась моя ратная служба.
На филфак я больше не вернулся. Как ни старалась меня убедить мать, я был непоколебим, как блистательный генерал Плиев перед решительным рейдом во вражеский тыл со своей конной дивизией. Военную карьеру мне тоже расхотелось делать после того, как своими глазами узрел все прелести солдатского быта. Опостылело хуже горькой редьки это беспробудное пьянство офицеров, насилие над личностью и показушные проверки боеготовности подразделений, заканчивавшиеся непременным загулом командного состава. Позже Чечня показала цену всей этой бутафорской мощи и несокрушимости. Видимо, вовремя мы убрались из Восточной Европы, иначе позор был бы ещё масштабней, когда бы нас оттуда силой выдворили.
Как-то так случайно вышло, что один школьный приятель предложил однажды:
– Овёс, ты сочинения лучше всех писал в классе, да и на филфаке учился. Давай к нам в газету, пока есть вакансия свободная. Редактор как раз ищет репортёра. У нас и заработки не хилые.
Стукнули мы по пьяному обыкновению руками и дело с концом. Я тут же успешно забыл о заключённой сделке. А наутро будит меня телефонный звонок. Я ещё не успел проспаться. Продираю глаза, а из трубки укоризненно раздаётся:
– Ну, что ты, Серёга? Мы же вчера договорились. Я жду тебя с самого утра. Уже с шефом насчёт тебя переговорил. Он одобрил твою кандидатуру. Так что, ждёт на собеседование после обеда. Приезжай к двум часам.
У меня лихорадочно завертелось в голове, словно кто-то крутил калейдоскоп с разноцветными стекляшками. Проблеял неуверенно в телефон:
– Олух, что ты наделал! Всё это как-то неожиданно. Да и сроду я не работал газетчиком.
– Ну, ты даёшь, – опешил приятель. – Только вчера с тобой обо всём договорились. Тебе же объяснил, что первое время сам над тобой буду шефствовать. Редактор у нас с понятием. С ним поладишь легко. Короче, я жду к двум часам…
Со временем работа затянула, и в ней нашлись свои прелести. Главное, в творческом коллективе преобладают свободные нравы, а это мне больше всего подходит. И всегда варишься в гуще событий. Не заскучаешь! Разные лица мелькают перед тобой, посвящён всегда во многие тайны мира. Как говорится, допущен к особам королевской масти, а также, к сугубо конфиденциальной информации. Многие известные личности начинали себя проявлять именно в качестве газетных репортёров.
Только последнее не про меня, поскольку моей натуре совершенно не свойственно понятие честолюбия. Меня абсолютно не интересует продвинут ли по служебной лестнице. Я, как банный лист, присыхаю к единому месту, и не желаю покидать его ни за что. Особенно мне не нравится повелевать другими. Гораздо спокойней ведь отвечать исключительно за себя.