Паргелий

Тяжело дыша, на заплетающихся ногах он прошел еще метров сто и встал. Гриф ощутил, как мало осталось сил, как по телу дрожью проходит слабость, какими ватными стали ноги. Сунул руку под бронежилет, через одежду ощупал повязку. Куртка в этом месте была мокрой. Когда вытащил и посмотрел на ладонь, она оказалась вся красной. Пальцы мелко подрагивали.

– Черт, – выругался сталкер. – Хрена я до базы дотопаю.

Мысли метнулись к пожарным гидрантам заливать страх: «Надо помощь просить, – ударил спасительный брандспойт. – А арты куда дену? А братьев найдут? Нет. Хабар зарыть и идти налегке. Потом чутка отойду, SOS кину. Неизвестно, придет кто-нибудь? И что, даже если придет? Меня штопать надо, причем срочно. К доктору Болотному сворачивать, вот что надо делать».

Сталкер помнил, что старик обитал на болотах, включил ПДА, полистал локации. Нашел нужную. На треть дорожка к доку была короче, чем до базы. Гриф недолюбливал отшельника, с которым однажды расстался не по-доброму, но деваться ему было некуда.

Сталкер осмотрелся. Невдалеке взглядом нашел поваленное дерево. С помощью ножа под стволом вырыл яму. Дважды приходилось останавливаться и передыхать. Кровь стучала в висках, в руках гуляли слабость и дрожь. Чтобы оставить хабар просто так, на видном месте, не могло быть и речи. Пока он его прятал, кровь обильно текла из раны, а от физических нагрузок и учащенного сердцебиения делала это быстрее. Вместе с кровью из сталкера уходила жизнь.

Он зарыл ящик и вещмешки братьев, даже землю прихлопал и сверху набросал листьев с ветками. Взмокший, на подгибающихся ногах, расфокусированным взглядом посмотрел на экран ПДА. Карта перед глазами плыла и двоилась.

– Вот черт, – выдохнул Гриф и пошатнулся. Чтобы не упасть, ему пришлось отшагнуть. Он потряс головой, несколько раз закрыл, открыл глаза. Лучше не стало. Поднес ПДА близко к глазам и поставил метку тайника, затем определил направление к болотам.

Он шел до тех пор, пока мог идти. Потом полз…

Вязкое отупение, темная бездна, окружали со всех сторон. Гриф силился открыть глаза. Слабые веки дрожали, приподнимались. Муть, светлые, темные пятна плыли перед глазами. Тишина. Что-то теплое, влажное коснулось тыла ладони, словно кто-то влажной губкой оттирал ее от грязи.

Доверившись заботливым рукам, сознание выключилось.

Глава 5. На базе

Пирцент с Качакой прикатили под вечер. Они были в настроении, разговорчивые и даже веселые. Жорик понял, что попытка со стариком принесла результат. Самого же деда, понурого, вывели из бэтээра и заперли в кладовой, так как карцер и камера были заняты. Старпом носился по базе, налево направо отвешивал пинки и затрещины. Искал сварщиков, гнал на «плац» варить плуги. Электрические вспышки до поздней ночи освещали синим светом железные стены и забор «Салюта».

С утра база напоминала разворошенный муравейник. Качака широким шагом ходил по коридорам, холостыми палил из волкера и орал: «Подъем, мясо!» Ба-бах!!! «Подъем, плазмойды! Время срать, а мы не ели!» Ба-бах!!!Ба-бах!!! «Подобрали жопы к подбородку, встряхнули кистями, попрыгали на яйцах! Раз- два!» Ба-бах!!! «Раскручивай динаму, макивары! Кто первый?!»…

Если кто сонный выпадал на шум неосторожно из кубрика, славливал по щам и западал обратно. Выходить на «центряк» можно было только после команды: «Цирк на дроте!» Недели две назад был «баян», а еще раньше «вали, богема».

Подобным образом старпом взбадривал «курятник» лишь в том случае, если Седой лично благословлял духоподъемный протокол. Ну а Качака был рад стараться. На памяти Жорика он ни разу не дал петуха, а его волкер осечки. Утро звенело от концентрации энергии и суеты, наэлектризованный воздух едва не начинал пробивать разрядами.

Проснувшиеся и повскакавшие с коек грачи толпились в труселях у дверей. Молодые перешептывались, толкались, старались выпихнуть друг друга на центряк. Громко гыгыкали, если из коридора доносились характерный звук от столкновения тела с телом и отборная матерщина высоким слогом. День обещал быть насыщенным.

Казалось, никто не стоял даром. Все вокруг суетилось, гремело, трещало, перетаскивалось, вздыбливалось и матюкалось. Параллельно с производством дополнительных якорей, с устройством на бэтээре буксировочных петель, с погрузкой оборудования, талей, тросов набиралась «коммандос».

Седых как знамя мелькал в белом халате среди темных роб, камуфляжей и раздавал указания. Редко он так светился. Пирцент следовал за ним по пятам уже не в своем имперском мундире бирюзово-серого цвета, а в натовской армейке с огроменным магнумом 44-го калибра в поясной кобуре. Качака стоял на вышке, облокотившись на перила, и всевидящим оком обозревал «курятник».

Жорик закреплял тросы на бэтээре и ощущал себя заключенным, а отцов-командиров ассоциировал с надзирателями. С каждым днем ему все меньше нравился «цирк на дроте». Он уже мечтал о тех временах, когда шатался с Пачей по помойкам, выискивая хлам и дребедень, когда был напарником, пусть временами и отмычкой, а не протоплазмой, не рожей, не мясом, не грачом, и далеким от харассмента. Все чаще поглядывал на карцер, и смутные мысли приобретали очертания.

Во время обеденного перерыва он подошел к карцеру, тихонько стукнул берцем по железной двери.

– Че надо? – послышался недовольный голос.

– Это я, Пахло, – глядя в сторону, прошептал Жорик.

Послышался шорох одежды, затем шаги по металлу.

– Чего тебе? Узнал насчет меня?

– Нет пока, – шептал Жорик, привалившись к двери, с беспечным видом потягивая сигарету. – Помнишь, ты говорил, ну… о побеге?

– И чего?

– Ну… это, у тебя есть план?

– Пошел к черту. Передай Качаке, что я раскаиваюсь. Скажи, что готов искупить вину.

– Да нет, ты меня это… неправильно понял. Я хочу…

– Эй! – раздался громкий голос со стороны главного корпуса. – Жорик, ходи сюда!

Жорик вздрогнул, обернулся. Кто-то в курилке махал ему рукой.

– Пожрать принеси! – донеслось из-за железной двери вслед удаляющемуся Жорику.

В курилке, где на лавочках расселись грачи, привалившись плечом к столбу, вальяжно стоял Пистон, сунув руку в карман брюк, смолил папиросу, щурился от дыма и смотрел на шагающего через двор парня.

– Ты че возле карцера отираешься? – спросил он, когда Жорик приблизился.

– Так, ниче, – ответил Жорик с хрипотцой в голосе, глядя в сторону, – он пожрать просил, я ему сказал, чтобы отвалил.

– Ты простыл?

Жорик откашлялся: – Есть чутка.

– Ты к Пахло не липни, падла он приличная. Свяжешься с таким – потом пожалеешь. Я таких знаю. Класть он хотел на всех, только свою шкуру бережет, подзуживает, а потом пользуется.

– Да я не липну, он это… пожрать…

– В общем, я сказал, а ты думай. У тебя башка для этого есть.

При этих словах Пистон внимательно посмотрел на парня, словно бы убеждаясь, что есть.

– Понял, – сказал Жорик своим обычным голосом, спохватился, кашлянул и прохрипел, – я пойду, это… дела у меня.

Он зашел в главный корпус и прямиком в столовку напомнить Черпаку об аресте.

Больше в этот день приближаться к карцеру Жорик не решился. К вечеру площадка с истоптанной землей, с обрубками арматуры, с кусками уголка, с огарками электродов, с глубокими бороздами от тележек опустела. Подойти, не привлекая внимания, к аресту было невозможно.

На следующий день, ранним утром рабочая бригада под руководством Качаки на бэтээре выдвинулась к атомному танку. Нагруженный плугами – якорями, тросами, лебедками, талями транспортер казался барахолкой на колесах.

Примерно в час по полудню, на ходу накидывая китель, из корпуса торопливо вышел Седых, за ним поспевал Пирцент. Их лица были сосредоточенно-серьезными. У входа их ждал «батон» с работающим двигателем. Машина резво выкатила за ворота, едва те открылись.

К вечеру, когда все вернулись, стало известно, что исследовательский танк сдернули, наконец-то, с аномалии. На радостях руководство устроило праздник. Он был первым и последним на памяти Жорика. Качака выставил на раздаче в столовке канистру спирта и распорядился кормить мясо до отвала.