Страница 3 из 12
Дома я не сказала ни слова. Просто потому, что всегда и во всем виновата была только я. Поддержки не было бы сто процентов, а вот позор бы был. Наверное, я думала, что и правда виновата. Мне было стыдно говорить об этом. Только я знаю, чего мне это стоило: промолчать. По мне в тот день словно проехал камаз. Всеми колесами разом. Размазал по дороге, и уехал. Осталась лежать на асфальте лицом вниз девочка одиннадцати лет. Перед глазами темно, в голове темно. Вокруг мрак. Девочка соскребет себя с асфальта и встанет, но жизнь-то её уже закончилась всё равно. И всё последующее время ей не останется ничего другого, кроме как подтверждать это своим нелепым полу-существованием.
Глава 2
Кто-то скажет: «Что она несёт? Она же осталась жива. Как она может не видеть, что в мире не только ночи, а ещё бывают и дни!». Вижу, господа, вижу. Не слепая. Я вам больше скажу: мне известно, что такое счастье. Я много раз в жизни была счастлива. Правда, никогда абсолютно. Вот это ощущение абсолютного счастья мне недоступно. А по поводу того, что я живу в ночи, объясню на простом примере. Смотрели когда-нибудь из тёмного помещения на свет? Это больно, правда? Вот и мне больно. Только перманентно. Потому, что внутри меня – тьма. Густая, нескончаемая, не проходящая тьма. И поэтому я очень благодарна тем людям, которые видят во мне свет. Спасибо за то, что даёте мне это понять. Вы мои проводники. Ведь я сама никогда не увижу этого света. Мы, ночные твари, не способны на это.
Пишу, словно я какой-то вампир. Нет, к сожалению. Я не вампир. Будь я вампиром – я бы не чувствовала того, что чувствую. И могла бы жить вечно. А вечность мне ой как пригодилась бы. Ведь я танатофоб. У меня фобия смерти. Когда она появилась – я не знаю. Думаю, все боятся смерти в той или иной степени. Но то, как боюсь её я… можно, наверное, написать новую диссертацию на тему танатофобии в психиатрии. А ведь когда-то было всё совсем иначе…
Меня поздно испортили системой. Я не ходила в детский сад. Попадая в систему, человек начинает обрастать информацией, как снеговик снегом. Мне повезло, со мной эта беда случилась только в школе. Напитываясь информацией, привязываясь к своим буквам и цифрам, – имени-отчеству, дате рождения, школе, классу, номеру в раздевалке, – человек начинает потихоньку привыкать жить. А после и совсем врастает в материальный мир. С корнями. Видимо, годам к двадцати я вросла капитально. Потому, что именно тогда мысли о том, что жизнь конечна, стали вызывать во мне дикий ужас. Но я помню и другое.
Мне три года. Я тону в Иртыше. Мама заболталась с подружками на берегу, а я спокойно себе тону. Опустилась на дно, и кайфую. Всем известно, что Иртыш – грязная река. Уверена, что и в 1975м году она уже не была чистой. Но в моей памяти тот эпизод остался, как ощущение невероятного счастья. Я лежала на дне, и видела красивые, яркие зеленые водоросли, и проплывающих мимо рыбок. Понимала ли я, что умираю? О, да. Отлично понимала. Но ничего прекраснее я до того момента не испытывала. Я была абсолютно готова умереть. Это был идеальный момент, чтобы умереть. Но тут мою идиллию грубо прервали. Какой-то идиот выходил из реки на берег, и споткнулся об меня своими ножищами. Наклонился, достал меня, как рыбу, из воды, и начал орать: «Чей ребёнок тонет?!». Мама увидела, всплеснула руками, подбежала, забрала меня и поблагодарила дядьку. Потом я, совершенно синяя, лежала на берегу, изо рта у меня вытекала вода, а мама выписывала мне пиздюлей в духе: «Все нормальные дети плещутся с надувными кругами у ног родителей, а тебя вечно чёрт куда-то несёт». Я не знаю, куда и кто несёт меня, но кто занёс на место моего утопления бдительного горластого мужика – это бы я хотела узнать. Думаю, в нашем мире нет ничего случайного, и в тот день я не должна была утонуть. А ведь вдумайтесь, насколько хорошо умереть тогда, когда ты к этому готов и совершенно не боишься? Представили? Вот именно!
Второй раз я чуть не умерла от странного заболевания, которое начиналось, как банальная ангина, и лечилось соответственно. То есть, меня спокойно кормили стрептоцидом с мёдом по бабушкиному рецепту, и заматывали шарфом моё горло. Но что-то пошло не по плану, и мне становилось всё хуже. Я не помню, была ли это ангина с абсцессом, или что похуже. Сейчас, будучи взрослым опытным человеком, могу предположить, что да, ангина. А тогда помню только, как я лежу, из моей груди прорываются хрипы, а всё вокруг будто укутывается в туман. Становится нечетким, размытым, будто на картину плеснули водой, и краски потекли. В этом тумане я ещё помню, как пришла участковый врач, Серафима – запамятовала отчество – хорошая, душевная тётка с нашего двора, бабушка одной из моих подружек. Пришла в неописуемый ужас, и быстро вызвала скорую. К моменту приезда скорой я была почти уже не здесь. Сквозь сгустившийся туман я видела врачей скорой, которые разводили руками: «А что вы хотите? Нужно было вызывать вовремя! А теперь уж всё. Через минуту останется ей глаза рукой закрыть, и кончено». И видела свою истерически рыдающую мать. И двойное удивление мурашками ползло по моему, почти расставшемуся с душой, телу. Я не понимала, от чего так убивается мама, и на это были две причины. Первая: зачем так плакать, ведь мне-то хорошо, а скоро будет ещё лучше. А во-вторых, почему мама так плачет, ведь она меня особо и не любит. Пока мама рыдала в голос, а врачи скорбно ждали момента, когда можно будет закрыть мне глаза, произошло непредвиденное: меня вдруг вырвало. Фонтаном. Этот фонтан пробил гнойную полость около миндалин, гной вытек вместе с рвотой, и я задышала. Обо мне тут же все забыли. Все дружно поздравляли друг друга и обнимались, как будто это они приложили руку к моему чудесному исцелению. Нет, не они. Но кто-то же приложил…
Больше никаких страшных историй со мной не приключалось, вплоть до лета 1983 года. Я просто росла, как все дети. Правда, в немного странной, для семидесятых, ситуации. У меня не было отца, а мне так хотелось, чтобы он был. Это даже странно… я человек, который не страдает синдромом «хочу, как у тебя». Ни в чём. Кроме, видимо, семьи. Помню, что я ужасно страдала от отсутствия у меня отца. Нечеловечески просто страдала. Кстати, этот старый мудак жив и по сей день. И не за то я обзываю его мудаком, что он бросил мою мать – не бросал. Она сама ушла. А за то, что он прекрасно знает о моём существовании, и не хочет ничего менять. Ему сейчас 78 лет. Сами понимаете, что шансы внезапно покинуть наш мир у него растут с каждым днём, несмотря на его спортивное прошлое. Но отец не хочет, чтобы у него была дочь. Мы один раз говорили с ним на эту тему, он хотя бы был честен со мной, и на том спасибо. Человек сказал: «Когда я хотел быть отцом – передо мной закрыли дверь. А сейчас я уже ничего не чувствую, ты для меня чужой человек», Круто звучит, правда? Хотел – расхотел – перехотел. Всё так просто. Я после того разговора шла по улице, и орала, как сумасшедшая. Не помню, какие фразы вылетали из меня по поводу состоявшегося разговора, но что-то я кричала. Не просто «А-А-А-А-А-А…». Зато помню острое, жгучее ощущение боли, которое застряло под рёбрами, и не хотело выходить из меня, как я не пыталась его вытолкнуть вместе с криками. Сейчас я уже спокойна. На моём поле он не единственный, кто не понимает, что общаться надо, пока мы живы. Я и сама – чего греха таить – иногда веду себя примерно также. Рву узы, связи, прекращаю общение. И ведь знаю, что потом скорее всего буду сожалеть. Проходила это уже много раз. Но не с отцом, не с детьми. Вот тут мне непонятно. Позвони он мне сейчас, скажи: «Приезжай, я хочу тебя видеть» – я бы всё бросила и полетела. Я готова обрести отца. А он не готов. А был ли готов он к тому, что у него будет дочь, есть дочь, хоть когда-то? Сомневаюсь. Говорит: хотел. А я не верю. Никто меня не хотел. Никто меня тут не ждал.
Итак, я пришла в этот мир никем не ожидаемая. У меня не было традиционной семьи: мамы, покупающей милые глупости для будущего малыша вроде пинеток. Папы, который гладит маму по большому животу и слушает, как пинается наследник. Большого живота не было тоже. Удивительная история, которая случилась в 1972м году, и которую я узнала в 1990м. Работала я тогда старшим лаборантом в одном сельскохозяйственном научном институте. А училась в учебном сельскохозяйственном институте. Моя мама всегда была озабочена тем, чтобы я обязательно получила высшее образование. Жаль, что её уже нет. Мам, я учусь. Не в сраном сельхозе Омска. А в Москве, во ВГИКе. Думаю, ты знала, что это за институт. Пока была жива.