Рубедо

— Ревекка, принцесса Равийская, — выплюнул он имя, как мокроту, и покривился от недовольства. — Худшей партии и представить невозможно.

Марцелла вытянула шею, внимательно разглядывая портрет. Ее дыхание обжигало ключицу, в зрачках сновали чертенята.

— Зато глаза добрые, — наконец, произнесла она. — Бери ее.

И, потянувшись, поцеловала Генриха глубоко и жадно, снова распаляя в нем пожар и делая все прочее пустым и неважным. Он выронил цепочку, прижимая ее к себе, но все же стараясь не касаться разгоряченной кожи.

Все будет потом… когда-нибудь… не теперь…

Теперь — алая постель, и темная Авьенская ночь, и женщина, готовая дарить любовь и не просить взамен ничего сверх того, чем Генрих мог отплатить.

— Когда ты встретишься с ней? — шепнула Марцелла на ухо.

— С принцессой? — спросил Генрих, ловя ртом ее мягкие губы.

— С баронессой, милый, — засмеялась она. — Ты встретишься с ней, я знаю.

— Возможно…

— Когда? — качнув бедрами, Марцелла оседлала его и, погружая Генриха в огонь и негу, хрипло выдохнула: — Зав… тра. Ты встре… тишься с нею… завтра. Я… так… хочу.

Особняк барона фон Штейгер, Лангерштрассе.

Горячая ванна с пеной и благовониями — замечательное окончание замечательного вечера. Даже если ты выглядишь хуже собственной служанки и не перестаешь глупо улыбаться под ее воркования:

— Ах, и что за платье? Помилуйте, фрау! Я брезговала таким, даже когда впервые пришла наниматься к покойному барону, мир праху его! А волосы? Нет-нет, одним бальзамом тут не отделаться, придется мыть. И где это вы так обожглись?

Очнувшись, Марго скосила глаза: на матово белой коже отчетливо выделялось красноватое пятно. Тронула и тут же отдернула пальцы, поморщившись.

— Болит?

— Немного…

Она не замечала боли всю дорогу, пока летела, окрыленная, от самого Бургтеатра до Лангерштрассе, не обращая внимания на подгулявших студентов, на улюлюканье нищих из подворотен, на окрики кучеров. В висках колотилась радость: Родион будет освобожден! Совсем скоро он снова вернется в особняк! Тогда Марго повиснет у брата на шее и заревет, как глупая девчонка, как много лет назад, когда вытаскивала его из полыхающего дома. Потом, наверное, рассердится на свою же слабость и его беспечность, отвесит подзатыльник и велит не выходить из дома неделю. Потом, конечно, растает, закажет лучшего авьенского мороженого, и они проболтают полночи, уплетая лакомство как в детстве — не заботясь о манерах и салфетках, облизывая липкие пальцы и хохоча над дурацкими шутками.

Ах, только бы все получилось! Марго простит и ложь кронпринца при их первой встречи, только бы выполнил обещание!

Нарисованная улыбка Спасителя казалась теперь ободряющей, огонь в его руках неугасимо горел отраженным светом ламп.

Марго сглотнула и снова коснулась плеча.

— Фрида, — окликнула служанку, — а правду говорят, будто Спаситель огонь высекает?

Девушка дугой изогнула брови.

— А вы не знаете? Он ведь посланник Божий, рука благословляющая и карающая.

— Я думала, сказки…

— Какие же сказки, фрау! — всплеснула руками Фрида. — Вот и видно, не в обиду будет сказано, что вы не авьенского происхождения! С тех пор, как его императорское величество Генрих Первый себя в жертву принес, в роду кто-то, да рождается с Божьей отметиной.

— Я слышала эту легенду.

— Вот и наш кронпринц, — точно не слушая госпожу, продолжила Фрида, — родился под счастливой звездой. Или под несчастной, как посмотреть. Недаром слушок ходил — мне рассказала Гертруда, а ей — Эльза, а той — ее мать, что путалась с императорским конюхом, а тому — кто-то из лакеев, что будто в день рождения наследника в гостиной с потолка люстра оборвалась, паркет пробила и сама на мелкие стекла рассыпалась! Чем не дурной знак? Теперь об этом не говорят, но все знают. И жалко, так жалко его высочество! Такой молодой, красивый… ах! — служанка мечтательно завела глаза. — Да будь я благородных кровей, вздыхала бы о нем с вечера до утра. Хоть бы одним глазком взглянуть!

— Не на что глядеть, — усмехнулась Марго, окончательно выскальзывая из сорочки и, обжигая босые ступни о пол, просеменила к ванне. — Тощий и рыжий.

— Ах, фрау! — с жаром отозвалась Фрида. — Что бы вы понимали! Рыжий он потому, что Господь его в темечко поцеловал!

Марго не сдержала хохот и плюхнулась в воду, плеснув брызгами через край. Фрида состроила обидчивую мордочку и заметила:

— Вот вы смеетесь, фрау, и после смерти барона совсем о кавалерах не думаете. А между тем они о вас думают, — и протянула вдвое сложенную бумагу. — Письмо вам, за несколько минут до вашего возвращения доставили.

— От кого? — машинально спросила Марго, разворачивая листок, и поняла, что ответа не требуется.

«Дорогая Маргарита! — плясали перед глазами четкие и убористые буквы, какие она довольно часто видела в протоколах. — Прискорбно, что вы отвергли мое приглашение. Но я уважаю ваше решение и понимаю вашу печаль. Поэтому, зная, сколь вы тревожитесь за судьбу своего брата, спешу сообщить, что он переведен в лучшую камеру с постелью и трехразовым питанием, дело его будет вести известный адвокат герр Николас Нойманн, и завтра вы можете встретиться с братом в любое удобное вам время. Однако, не спешите благодарить меня: у вашей семьи появился ангел-хранитель, а я лишь присоединяюсь к вашей радости и выступлю на первом слушании, как того требует моя совесть и честь. За сим, заверяю вас в своей искренности, ваш друг навеки, Отто Вебер».

Лишь дочитав до последней буквы, Марго осознала, что все это время с ее лица не сходила улыбка. Фрида тоже улыбалась, всем видом выражая живое участие.

— А ну-ка, брысь отсюда! — прикрикнула на служанку Марго.

Участие на лице Фриды тут же сменилось обидой.

— Растереть бы вас, фрау, — заметила она. — Косы вымыть и высушить, переплести по-модному, вон все поистрепались.

— Иди вон, — четко повторила Марго, привставая из пены, и тяжелые косы, убранные вокруг головы, действительно расплелись и шлепнули о воду. — Понадобишься — позову.

Не разжимая губ, Фрида подпрыгнула в книксене и покинула комнату с такой горделивой осанкой, что позавидовали бы авьенские аристократки. Марго убрала пряди за уши и, вздохнув, расслабленно улеглась в пахнущую фиалками пену.

Милый, милый Отто! Прости, что столь жестоко обошлась, отправив обратно билет без пояснений и извинений. Но не было бы тогда безумного решения служанкой пробраться в театр, и не было бы встречи со Спасителем.

Продолжая улыбаться, Марго прикрыла глаза.

«А не такой уж он и рыжий…»

Листок выпал из расслабленных пальцев.

Тепло.

Спокойно.

Лежать бы так, качаясь на фиалковых волнах и верить, что все плохое позади. Что завтра она увидится с братом, а, может, даже сегодня, ведь пройдоха-адвокат уже внес залог и вот экипаж, покачиваясь на рессорах, останавливается на Лангерштрассе. И Родион — смущенный, в замызганной рубашке с ожогом на правом плече, испуганно озираясь, как бы не увидели его соседи, — проскальзывает в дом мимо остолбеневшей Фриды. Каблуки дробно постукивают о паркет, когда он пересекает холл. Фрида, конечно, кричит ему во след, что сестра принимает ванну, но так велико желание увидеть Марго! Он торопится, запутавшийся и глупый мальчик. Вот скрипнула дверь…

— Родик, — вполголоса произнесла Марго.

Ресницы дрогнули и приподнялись.

Он и вправду стоял напротив ванны — неясный силуэт, отбрасывающий в свете масляной лампы узкую тень, пересекающую комнату, как росчерк пера.

Марго ухватилась за края ванны, сердце подскочило и забилось почти у горла, рождая неверие и страх.

«Это не он, дура!»

Барон, молчавший весь путь от Бургтеатра до особняка, проснулся и выглянул в мир через глаза Марго — тяжелым внимательным взглядом, оглядывая вошедшего от черных прилизанных волос до туфель, чьи щедро натертые ваксой носы походили на спинки дохлых тараканов.