Эфемерно

Я рассмеялся. Анна Евгеньевна, услышав это, тоже засмеялась мягким, неуверенным смехом. Её смех – чистый и дрожащий – был словно крошечный пучок света, проникающий сквозь толщу непроглядной тьмы – тьмы, что разверзлась сейчас за окном и окутывала всё это девятиэтажное панельное строение.

– Или, – продолжала Анна Евгеньевна, улыбаясь, – вы кому-то давным-давно не смогли помочь, а сейчас пытаетесь восполнить это? Может быть, даже пытаетесь помочь самому себе? Почему вы захотели стать психологом, скажите же мне?

Я потёр ладонью лицо, выжидая, когда сойдёт улыбка. Затем глубоко вздохнул.

– Вы знаете, мне много раз задавали этот вопрос. Вот и в школе на практике постоянно задают, в основном учителя. И всегда я отвечаю на него как-то расплывчато. Теперь, когда его задали Вы, я, кажется, готов ответить более полно… Стоит начать с того, что этот вопрос для меня самого был покрыт тайной долгое время. Нет, не потому что я после нескольких лет в техническом колледже, в который поступил после девятого класса, решил снова подать документы на авось-куда-прокатит. Получить высшее – не было главной целью. К моменту поступления я точно знал, что хочу стать психологом. Просто… сам ещё не до конца понимал, почему. Это сложно вербализировать… Снова мои заумные словечки, да? Не смейтесь… В общем, это сложно объяснить словами. Вот смотрите…

Например, если бы я кому-нибудь сказал, что… с самого раннего детства где-то в глубинах своей души чувствую нечто особенное и странное, а также категорически уверен (хоть и не имея никаких доказательств, что это нечто особенное и странное вообще существует), что оно непременно является моим личным маяком, указывающим путь к чему-то Необъяснимо-Единственно-Правильному, в противовес тому, что видят всю жизнь мои глаза, – то кто-нибудь бы понял меня?

Анна Евгеньевна задумчиво промолчала.

– Если только смутно, – продолжил я. – И ещё, скорее всего, я бы просто поскучнел для этого человека. Так уже часто бывало. Когда тяжело уразуметь, втолкать в свою устоявшуюся систему мышления что-то инородно-новое, то легче этот ментальный раздражитель просто как бы уничтожить – убрать из поля своего внимания. И тогда он умирает, переставая вызывать интерес. То есть я умираю для этого человека. И нет проблемы, непривычно мозолящей мозг.

Но вернёмся к началу. Почему психология? Потому что мне казалось, что она поможет мне разобраться в этом странном чувстве. Поможет понять, что же оно всё-таки значит и для чего мне дано. Поступая в университет, я наделся, что психология поддержит меня в моих самокопаниях, подкинет дельных подсказок в тех или иных глубоких вопросах. Но всё, что мне приходится делать, это проводить математические расчёты никому не нужных личностных исследований. А мне всегда были интересны метафизические, околоэзотерические, мистические и философские области психологии. А их в программу обучения практически не включают. Приходится всё это изучать самостоятельно. Поэтому практика в школе стала для меня сущим наказанием. Причём без изначального преступления! Наказывают ведь за что-то, а тут получилось, что просто так. Деваться некуда… Но, сказать по правде, я рад, что оказался в этой школе. Иначе не открыл бы для себя какао. Внезапно вкусный напиток. Я, кстати, после нашей первой встречи купил себе упаковку. В общежитии пью.

Лицо Анны Евгеньевны вновь озарила светлая улыбка.

– Очень интересно рассказываете. Слушать бы вас и слушать. Знаете… вот вы поведали мне о своей причине, и я её поняла. И вы для меня не стали ментальным раздражителем. И не умерли. И не поскучнели. А наоборот.

– Я рад. А то я какао ещё не допил.

На улице зашумел ветер. Порывами он налетал на окно, словно проверяя его на прочность, а мы сидели и слушали этот звук. Он приятно очаровывал, даже гипнотизировал: холодное ненастье там – тёплое спокойствие здесь. Контраст своенравной погоды и безопасного уюта. В такие мгновения таинственность буквально зашкаливает во всём. Кажется, прикоснись пальцем к табуретке, так она тут же вспыхнет пламенем какой-то сакральной истины.

– Странный всё-таки месяц – апрель, – произнесла Анна Евгеньевна. – То солнце жаркое, то дожди с сильным ветром, ещё и снег бывает. Град, кстати, обещали на днях.

Это правда, подумал я. Очень странный. «И не только из-за погоды!» – хотел добавить я.

Но что-то передумал.

Я не заметил, как прошёл час. За ним второй. В этой квартире время текло иначе. Оно жило по другим законам и порой представало в шокирующем виде.

– Уже десять часов?! – ужаснулся я, взглянув на свой мобильник.

– А дождь всё не прекращается. Вы торопитесь?

– Да как бы нет… Просто, наверное, нехорошо так долго у Вас задерживаться. Вы же, наверняка, своими домашними делами хотите заняться.

– Да какие у меня дела! – произнесла Анна Евгеньевна, махнув рукой. – Вы ко мне пришли – вот вы и есть моё главное дело. Ваш приход – это целое событие в моей жизни. Когда я в прошлый раз сказала, что гостей у меня почти никогда не бывает, я слегка преувеличила. У меня их вообще никогда не бывает. Мне абсолютно не с кем поговорить. А таких собеседников, как вы, и не сыщешь больше. В этом уж я точно уверена.

Я не знал, что ответить.

– А ваша девушка? Она не будет волноваться, что вы где-то так поздно задерживаетесь?

– В этом городе у меня нет такого человека, который бы беспокоился, если я где-то задерживаюсь.

– М-м… – Анна Евгеньевна кивнула и на несколько мгновений затихла. Потом произнесла: – Но ведь будучи психологом, наверное, гораздо легче подобрать себе родственную душу?

– Знаете… я думаю, специальность тут ни при чём. Несомненно, ты начинаешь очень многое понимать в поведении людей. Но что касается твоих личных отношений, часто ты в них запутываешься больше, чем самый несведущий в психологии человек.

– Расскажете?

– Почему нет… – сказал я, сделав очередной глоток какао (это была уже третья чашка; благо, она была маленькая, так что перебрать я пока не успел, к тому же попивал крайне медленно). – Знаете, я вот вроде и не дурак. И не самый последний проходимец. Вроде и не самых уродливых черт. Но все те немногочисленные девушки, с которыми я когда-то был близок, сами обрывали наши отношения. Впрочем, наверное, что тут удивляться… Я ведь всё время почему-то думаю только о том, что хочу принести пользу всему человечеству. Ага. Сделать для него что-то очень важное. А о себе самом как-то и не думаю. А о тех, кто рядом со мной, – тем более. Поэтому, пожалуй, я всегда остаюсь один. Вдобавок… я понял, что когда мне нравятся какие-то девушки, мне нравятся не сами они как личности, как индивидуальности. Мне нравится – как бы это точнее выразиться… – идеал, стоящий за ними. Но до этого идеала, понятно, им никогда не достать. Ну… разве что кроме одной… последней.

– А как было с ней?

– Она преодолела порог моего идеала. Но сделала это другим путём. Она просто взяла и уничтожила его. Заставила посмотреть на это с иной стороны. Однако… я всё равно не смог сказать ей самого главного. О своих чувствах. И всё прекратилось само.

– Но почему?

– Понимаете… После всех прошлых отношений ты внутри словно затвердеваешь. И со временем начинаешь сторониться любых шорохов сердца. Любых шевелений, способных снова привести к той боли, которую ты не раз испытывал – боли, когда тебя бросают и оставляют одного. И хоть ты всегда и чувствовал себя одиночкой, но когда в тебе снова это подчёркивают, остаётся крайне болезненное послевкусие. Но последняя девушка… она была особенной. Не такая, как все предыдущие. Она была для меня. Словно сама Вселенная подарила мне её. Наше сближение не происходило так, как это бывает обычно – постепенно набирая обороты. Оно у нас случилось. Просто случилось.

– Как именно? – внимательно слушая, произнесла Анна Евгеньевна.