Эфемерно

И правда, как-то нехорошо ступать с ложью на устах на порог чужого дома – дома, который дружелюбно принимает тебя и угощает горячим какао.

– Простите меня.

– Не беспокойтесь. Я сразу поняла, что вы ещё учитесь.

– А как Вы поняли, что это был я тогда в коридоре?

– Ваш запах, – произнесла она. – Я сразу его узнала, как только вы вошли. У каждого человека он особенный.

– А какой у меня запах? – тихо спросил я.

– Это сложно описать… – сказала Анна Евгеньевна. – Он как бы о том, что вы перед самой развилкой.

– Перед самой развилкой

Некоторое время она задумчиво молчала.

– Люди, – произнесла она, наконец, – у которых в этой жизни уже ничего особенного не будет, никаких душевных потрясений, способных перевернуть жизнь с ног на голову, – у них один запах. У вас – ему противоположный. Как будто вас ожидают большие изменения. Внутренние. И развилка – больше не горизонтальная, а вертикальная. Поэтому тряска ожидается основательная. Но она необходима. Чтобы вытрясти всё старое, вычистив пространство для нового. Действительно, описывать это сложно… Я сама не до конца понимаю. Просто ощущаю это.

– Ого! – удивлённо улыбнулся я. – Ваше интерпретирование запахов крайне необычно. Зачастую, говоря о запахах, люди прибегают к формулировкам типа: резкий, острый, аппетитный, терпкий и так далее. А Вы же описываете его несколько иным путём… метафорически-психологическим.

– Интерпретирование, формулировки… – улыбнулась Анна Евгеньевна. – Сразу видно, что передо мной умный человек сидит!

– Научные словечки… – тоже чуть улыбнулся я. – Да-а, от них сложно отделаться, будучи студентом. Сейчас, с Вами, я ещё не так злоупотребляю, но обычно меня действительно заносит. Произнося их, я закрепляю в голове учебную терминологию. Хотя, если признаться, говоря вслух эти разные умные, звучащие слова везде и всюду, я, пожалуй, просто чувствую себя более компетентным психологом.

– С людьми нужно попроще, – сказала Анна Евгеньевна. И тепло улыбнулась.

– Попроще?

– Угу, – произнесла она, отпивая какао из голубой чашечки с золотым ободком. – Такие заумные словечки будут только отпугивать ваших будущих клиентов. Если вы, конечно, собираетесь работать по специальности и помогать людям.

– Это даже не обсуждается, – сказал я.

– М-м… – выговорила она в задумчивости, как бы взвешивая мои слова и выявляя в них процент искренности. Я знал, что искренности в этих словах хоть отбавляй.

– Так что было на собрании? – спросила Анна Евгеньевна.

Я вкратце рассказал о том, что запомнил: о новых денежных сборах на ремонт.

– Сколько же можно сдавать им на эти «ремонты»? – пожаловалась Анна Евгеньевна.

Потом рассказал, что успеваемость Илоны оставляет желать лучшего. Что нужно бы подтянуть некоторые предметы, так как год завершается. Что на вопросы психологических тестов она порой вовсе не отвечает, а просто рисует на них всякие картинки – что, впрочем, тоже весьма диагностично. Хотя в её случае это, скорее, больше связано с её персональным отношением лично ко мне.

– А что именно рисует?

– Скажем так: картинки не самого пристойного характера, – мягко выдал я.

Анна Евгеньевна приспустила голову.

– В любом случае у них ведь сейчас такой возраст… гормоны, половое созревание… так ведь?

– Так-то да. Всё верно. Сейчас у них половое созревание должно быть в самом разгаре. У девушек вовсю растёт грудь и чрезвычайный интерес к своей внешности. А мальчишки вытягиваются в рост, прибавляют в массе и голоса их ломаются.

– У вас тоже так было в пятнадцать-шестнадцать лет?

– Не совсем, – ответил я, качая головой. – Я почему-то созревал долго. В том плане, что и рост у меня длительный период был невысок: на физкультуре всегда ошивался где-то в хвосте строя. И голос долго оставался каким-то детским, не мужским. Да и растительность на теле росла почему-то крайне медленно.

– Но сейчас ваш голос звучит очень даже красиво. И естественно.

– Да и ростом я в итоге вышел, – улыбнулся я. – Я к тому, что средние возрастные рамки созревания вроде бы и установлены, но, как ни крути, изменения всё равно у всех протекают по-разному. У меня вот только сейчас, в двадцать четыре года, стали волосы на подбородке появляться.

– Я очень признательна вам, что вы говорите откровенно… Рассказываете о себе очень личное. Это, наверняка, не так уж и просто.

– Вы абсолютно правы… Я раньше очень комплексовал из-за всего этого. Всё твоё мужское окружение взрослеет на глазах, становится выраженными самцами с усами и хрипло-привлекательными голосами, а ты остаёшься на прежнем уровне развития, чувствуя себя ребёнком, не сумевшим встроиться в общий для всех процесс физических изменений. Пожалуй, не самое приятное в жизни. Это, знаете ли, вызывает жуткое чувство отделённости от других людей. Пожалуй, в какой-то мере это тоже повлияло на моё постепенное становление одиночкой.

– Вы одиночка?

– Признаться, ещё тот. Кажется, мировоззрением я так и не дозрел до своего возраста. Как ни посмотрю на ровесников, на их жизненные ценности и ориентиры, так тут же душу выворачивать начинает. Поэтому к взаимодействию с ними меня совсем не тянет. Да и вообще уже ни к кому не тянет.

– Не самое завидное положение для будущего психолога, – отметила Анна Евгеньевна.

– И не говорите, – добавил я.

Мы замолчали. Я медленно пил горячий какао.

– Любите какао? – спросил я, чтобы не затягивать наступившее молчание.

– Вы не представляете, насколько! Это моя слабость. Даже наоборот – моя сила. Готова пить его в любое время дня и ночи.

– Это интересно, – улыбнулся я. – А я вот практически и не встречал в своей жизни людей, которые бы, как Вы, так сильно любили этот напиток.

– На самом деле это Илона очень любила какао. Она всегда просила меня покупать его, вот я частенько и заходила за ним в магазин после работы. А дома мы вместе садились и пили. Но это было давно. Очень давно…

Анна Евгеньевна задумалась. Я тоже. Наверное, за толстым слоем того, что мы предпочитаем и любим, сияет какая-то особая тонкая прослойка, которая и сделала это столь дорогим и близким нашему сердцу.

– А что Илона? Как она последние дни? – спросила Анна Евгеньевна.

Обманывать и вилять я больше не имел права. Да и в этом отпала всякая необходимость. Анна Евгеньевна теперь знала, что я всего лишь студент. И знала даже про мой длительный период созревания. Очень необычно рассказывать кому-то другому такие вещи. Буквально щиплет что-то внутри: «Ты что творишь?! А ну прекращай раскрываться! Сейчас же остановись! Иначе будет больно! Люди ведь такие существа: воспользуются твоей открытостью и потом ударят в самое больное место! Закройся! Закройся сейчас же!»

– На следующий день, узнав, что Вы приходили на собрание и что с Вами там… случилась неприятность, Илона тут же сбежала с уроков. И до сих пор не появлялась.

– Стыдится… – На лице Анны Евгеньевны появилась болезненная ухмылка. – Она начала меня стыдиться с того самого момента, как я потеряла зрение. И где же она сейчас?..

– Я не знаю. Наверное, у подруги, как Вы и говорили. У Вас нет её номера? Потому что телефон Илоны недоступен.

– Нет. Илона не стала бы мне давать номер подруги. Да и у подруги ли она… ещё далеко не факт. Ей в голову может прийти всё что угодно.

В следующее мгновение я содрогнулся из-за истошного, нутропробирающего крика. Анна Евгеньевна, как и я, сразу же повернула голову на этот звук, доносившийся откуда-то из-за стены.

Детский крик.

Который через мгновение перетёк в рыдание. На его фоне появился взрослый мужской голос. Разобрать слова было невозможно, но затем последовал новый звук. И, пожалуй, страшнее, чем крик и рыдание.

Звук удара

А после – опять крик с рыданиями.

Затем снова удар

И вновь истошный вопль.

По интонации мужского голоса было понятно: грозно отчитывает. И каждая фраза завершалась громким ударом: то ли по лицу, то ли по другой части тела. Треск от удара был отчётливый и, без сомнений, жестокий. Будто били хлыстом.