Я – прИступник

– Постойте!

– Чего еще? – недовольно ответил тот.

– А кто передал? – спросил я.

Легавый вздохнул печально.

– Матушка твоя передала. Переживает за тебя – идиота.

Дверь закрылась. Я обмяк. Перед глазами явилась картина: зима, сугробы, моя мама волочет за собой мешок, тяжелый и неповоротливый, прямо к бетонной стене, с колючей проволокой наверху. Поднимает голову, смотрит на меня очами уставшими, спрашивает: «Сыночка, ну как же так получилось?». А я из окна тюремного, в решетку крупную, ей отвечаю: «Мам, прости, я не хотел, чтобы все так вышло. Я только хотел помочь…»

– Э, малой!

От резкого вопля из-за спины я очнулся. Снова перед глазами железная дверь с неимоверно крупным глазком, снова запах табачный, снова следственный изолятор. Я повернулся. Сокамерники (те, что не спали – человек пять) оценивающим взглядом прогулялись по мне и мешку.

– Ты чего завис? – спросил Белый, подложив под себя зататуированные икроножные мышцы. – За свободу погнал? Так рановато тебе еще. У тебя все впереди. Вот так сразу начинать точно не стоит. Проходи к урагану, раскладывай кабанчика, че стоишь?

Я молча подошел к столу, подтащил мешок за собой. В самом его верху, там, где по идее он открывается, был намотан недюжинный слой широкого скотча. Я попытался найти конец, но через мгновение психанул, нагнулся к нему, перекусил скотч зубами и с довольным видом открыл мешок.

– Ну че там? – с иронией любопытствовал Слон. – Бабки или наркотики?

Я улыбнулся. Затем ответил:

– В основном, еда.

Внутри все было упаковано в кучу пакетов. Кофе, сыр, доширак, колбаса, чай в пакетах и россыпью, зелень, яблоки, апельсины – все было завернуто в три-четыре прозрачных маечки. То есть пакетов тут в среднем было – от 40 до 60. На них ведь и разориться недолго. Я аккуратно стал выкладывать продукты на стол, распределяя по категориям. Внутри все бурлило. Желание поесть было бешеное. Но и накормить мужиков мне хотелось не меньше. От того, как они тепло меня встретили, я чувствовал себя им обязанным. Поэтому, вынимая колбасу с сыром и майонезом, я поспешил спросить у них:

– А хлеб есть?

– Хлеба полно, – сказал Белый. – Ты что-то хочешь к нему предложить?

– Угу, – повернулся я к нему, держа в руке комплектующие. – Думаю, тут на всех хватит.

Слон улыбнулся и попросил Кащея помочь разобрать мне остатки моей передачи. Внизу были контейнеры с говяжьей тушенкой, какими-то фрикадельками, килькой и голубцами. Я смотрел на все это глазами голодными, но терпел. После того как мы с Кащеем поместили все на свои места (ну, как на свои – туда, куда можно было), я схватил булку белого хлеба из мешка, что висел на стене и, положив его на ураган, понял, что нет ножа.

– Ааа… – протянул я задумчиво, глядя на остальных.

Белый понял меня без слов. Из-под кровати он неожиданно вынул какой-то замысловатый предмет, напоминающий нож, но, видно, кустарного производства. Подал его мне и добавил:

– Это называется резка. Резак, резачок – от размера зависит.

– Понял, – говорю я и немедленно принимаюсь за дело.

Вскоре я наделал бутербродов, израсходовав целую булку. Параллельно, Кащей кипятил ведерко с водой, которую впоследствии вылил в кружки и бросил туда по одному чайному пакетику. Вшестером, мы накинулись (по-другому не назовешь) на все это пиршество и схомячили в пару мгновений. Аппетит я сумел утолить, как ни странно, но кушать все еще мне хотелось. Правда, сейчас, сидя в коллективе, я понял, что, если сяду кушать один, буду испытывать дискомфорт воистину жуткий. Вроде как неудобно получается, что ли. Ты ешь, а остальные сидят и смотрят.

– Садись кушай, – будто прочитав мои мысли, произнес Слон. – Я вижу, что ты голодный. Нет ничего стремного, что ты будешь кушать один. Это твоя передача и твои родные желали, чтобы сытым был ты, а не вся твоя хата. Так что налегай, не стесняйся. А матушке твоей дай Бог здоровья и терпения. Обязательно передай, как будешь звонить, от всех нас большое спасибо. Хорошо?

Я кивнул. Затем протер крошки со стола и принялся уплетать голубцы. Набив свой живот до отвала, я довольный залез обратно на второй ярус и задремал. Однако же ненадолго.

– Малой, вставай, пошли в баню! – тряс меня Кащей за ногу.

Я тут же проснулся, вспомнил, что в передаче были шампунь, мыло и сланцы. Но полотенца не было.

– У меня полотенца нет, – произнес я, не вставая с кровати.

– Ничего, у меня возьмешь, – подошел Слон. – У меня все равно их два.

Минут через пять нас вывели на коридор со всеми банными принадлежностями. В хате осталась ровно половина ее населения. Легавый сказал, что пойдем в две партии. Я стоял с довольным лицом, ожидая, что сейчас посижу в парной, погрею косточки (когда я занимался футболом, у нас баня была стабильно – раз в неделю), но на деле баня оказалась обычным душем. Почему?

– Потому что это единственное место, где зэку удается согреться, – говорил Белый, укладывая свои штаны на лавку в уютной раздевалке тюремной. – Тут хорошая баня, кстати. На старухе в два раза хуже.

– На старухе?

– Да. Так старый корпус здесь называют.

– Понятно.

Раздевался я медленно. Следил внимательно за тем, что делают остальные. На свободе я слышал немного про тюремные душевые, но про мыло упавшее и жопу голую там что-то было. Тут то и началось. Мужики разделись. Но в душевую пошли в трусах. «Значит, есть в этом что-то», – решил я для себя и пошел за вслед за ними так же, не снимая нижнего бельишка мужского. Душевых леек было штук шесть. Я встал под одну из них и начал настраивать необходимый градус воды. Давалось мне это тяжело. Краники тут были бесцветные.

– Ну куда ты крутишь? – подошел Белый. – Подвинься.

Я подвинулся.

– Тебе какую воду надо?

– Чтобы погорячее была.

– А нахера ты крутишь холодную? Вот, – схватился он за трубу, которая подводила воду. – Пощупай.

Я взялся за нее, но чуть выше.

– Горячая, – произнес я.

– Ну так ее и крути. Ты чего, вообще не соображаешь?

Я виновато опустил голову. Белый ушел обратно под свою лейку. Я наконец, нашел нужную температуру и смог немного расслабиться. Затем увидел, что все начинают снимать трусы и стирать их. От этого мне стало легче вдвойне. Или даже втройне.

Вернулись мы в хату минут через тридцать. Ступила вторая партия. Слон включил телевизор – там биатлон. Я заварил чай, нагрев кипятильником, как умелый сиделец, себе воды до кипения, взял пару печенюшек и предложил мужикам. Они, естественно, тоже не отказались.

– Можно у тебя закурить взять? – неожиданно поинтересовался Кащей.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Я не курю, Жень (имена я быстро запоминал).

– Но у тебя тут лежат сигареты. «Максим». Где-то около блока.

Я встал с кровати, подошел, посмотрел пакет. Там и вправду лежали обычные сигареты, без пачек. По виду достаточно много. Но зачем мама мне их положила? Чтобы я мог угостить кого-то?

– Возьми, конечно, – удивленно пожал я плечами. – Я, правда, не курю.

– Да и мы не сомневаемся, – усмехнулся Слон.

Мужики закурили. На душе вдруг стало тепло. Тепло от того, что все довольны и всем хорошо. Мужики общались, подкалывали друг друга, правда, в половине из их подколов суть я не мог уловить. Тюремные они какие-то были, что ли. Закусывая черный чай печенюшкой, я воздал к зомбоящику свои очи и внимательно начал следить за мужской эстафетой. На первом этапе бежал Гараничев. Меня это удивило. В глубине своих мелких раздумий, я считал, что лучше бы там начинал Устюгов. Заметив мой нешуточный интерес к происходящему на экране, Слон подсел рядом, и мы с ним разговорились. Я рассказал ему о том, что биатлон смотрю с самого детства, но в семье никто им не занимался.

– Отчего же такая любовь? – спросил он.

На что я пожимал плечами. Говорил, мол, непредсказуемость, наверное, всему виной. Вроде как бежит спортсмен полдистанции, допустил промах, ушел на круг, отстает, а тут бах, и на самом последнем огневом рубеже ошибается лидер гонки. А наш прибегает вслед за ним, попадает и бежит последний круг нога в ногу с былым фаворитом. Тут и разворачивается настоящая интрига спортивная.