Пока ты веришь

– Ты что-то скрываешь от меня, дядя? – прошептал Токен. – Это потому, что я еще недостаточно взрослый, чтобы понять? Не станешь же ты мне специально врать? Я уже не маленький, и если ты объяснишь…

– Я ничего не скрываю, – повторил Афис и, подняв руку, бережно погладил кончиками пальцев черную рану на деревянной плоти Тхор.

– Тогда, может, у отца такие же способности, как у меня? – не унимался Токен. – Он, должно быть, что-то видел. Как я сегодня. Я впервые увидел что-то. Не узнал или почувствовал, а именно увидел глазами.

– Ты завтра мне подробно расскажешь, хорошо? – устало вымолвил Афис. – Тебе нужно отдохнуть. Идем домой, сынок. Эти болваны не позаботились о нас и унесли с собой факел, но мы ведь не заблудимся, верно? Вон уже и первые звезды. Ничто не собьет нас с пути, Токен.

Мальчик едва заметно кивнул, еще не улавливая двойного смысла последней фразы.

***

В былые времена городская ратуша являла собой величественное округлое здание в пять этажей. Два верхних этажа башни занимала семья начальника стражи. Ниже располагались помещения для самих стражников, заступавших на дежурство, а первый этаж предназначался для задержанных. Несколько находившихся там камер в основном пустовали, так как в Тхорасе – тогда еще именовавшемся Арабатом – не существовало такой кары как лишение свободы. После короткого выяснения обстоятельств, виновного подвергали наказанию и отпускали.

Десятилетия назад, убедившись, что его власть окрепла достаточно, Ясет распустил городскую стражу под предлогом того, что грубая сила теперь не потребуется, а стражники только и делают, что опустошают городскую казну и винный погреб своего начальника. На самом деле он опасался, что его власть может быть однажды свергнута при содействии стражи.

Теперь городская ратуша почти полностью лежала в руинах, а предназначавшиеся в жертву преступники содержались взаперти в ее единственном уцелевшем помещении. Каменная винтовая лестница, усыпанная обломками стен, уводила глубоко вниз, в помещение, где раньше хранили бочки с вином. Запах пролитой когда-то на пол рубиновой жидкости въелся на века и неуловимо витал среди обычного человеческого зловония подобных мест. Свет проникал туда только через микроскопические трещины в камне, расчерчивая тьму на причудливые фигуры, рисуя на полу неведомые знаки. Единственным источником свежего воздуха была небольшая отдушина в стене.

Будущей жертве предписывался строгий пост в течение пяти дней. Давали только хлеб и воду, но могли и полностью лишать еды – все зависело от тяжести преступления. Считалось, что голод очищает кровь и дух. К тому же, ослабевший человек чаще всего терял волю к борьбе, покорно шел на смерть, либо просто не мог оказать должного сопротивления. К узникам не пускали родных – их единственными посетителями были жрецы, приносившие еду и готовые всегда милосердно выслушать и утешить.

Поэтому Дасар также не получил возможности проститься со своей семьей. Все эти дни его собеседником был Афис, внимательно слушавший, как несчастный преступник говорит о вещах, которые он видел и слышал за все это время. Прежде не идущий на откровенность, Дасар теперь только радовался возможности выговориться и ждал, что жрец хоть чем-то выдаст себя. Он был уверен, что Афис прекрасно понимает, что произошло, но тот сочувственно качал головой и доказывал, что это лишь плод воспаленного воображения. Вывести старика на чистую воду – вот что стало последней целью Дасара в этой жизни, но Афис не попался ни в одну из расставленных ему ловушек, так может, он ничего и не скрывал?

– Мой грех падет на мою семью? – спросил Дасар накануне того самого дня.

– Нет. Я позабочусь о них, клянусь тебе. У них будет все необходимое.

– Все, что им нужно, – уйти отсюда. Отпусти моего сына, Афис.

– Он сам не пожелает. Этот мальчик многого добьется, ты прекрасно знаешь. Его место – среди нас. Такого, как он, еще не было. Именно поэтому Токен нужен этому городу.

– Городу? Или тебе? Или… ей?

Афис устало вздохнул. О чем бы ни шел разговор, все неизбежно возвращалось в одну и ту же точку.

***

– Я тоже пойду, – упрямо твердил Токен, сжав кулаки и глядя куда-то мимо Афиса.

– Ты же знаешь, детям нельзя присутствовать на некоторых ритуалах. Это мое последнее слово, Токен.

– Я не ребенок! – крикнул мальчик, гневно уставившись на своего наставника. – Может, еще запрешь меня? Ты меня даже домой к матери не пускаешь.

– Мы навещали ее, – примирительно сказал Афис, стараясь не злиться.

Токен всегда был спокойным и послушным, и верховный жрец с болью в сердце наблюдал за воспитанником все эти дни. Впервые мальчик не хотел делиться своими чувствами. Словно какая-то завеса опустилась между ними. Афис с горечью поймал себя на том, что избегает взгляда Токена и еще тщательнее – общества Атааны, будто это он сам совершил преступление.

– Я все равно однажды увижу смерть, а, может быть, и сам убью, – глаза Токена были абсолютно сухими и горели лихорадочным огнем. – Пожалуйста, дядя, ведь это мой отец…

– Вот именно. Твой отец, – Афис устало потер лоб. – Ты не пойдешь, я больше не буду повторять. И пообещай мне, что не нарушишь мой запрет.

– Обещаю, – буркнул Токен и ушел в комнату, которую теперь занимал.

Окно выходило в сад, и он видел, как Афис вышел из дома в парадных одеждах. Выждав какое-то время, Токен ловко перемахнул через подоконник и быстро побежал к воротам, пока его не заметила служанка, которой наверняка поручили за ним присматривать.

***

Алтарь на главной площади представлял собой цельную каменную плиту в полтора человеческих роста высотой – чтобы все собравшиеся на площади могли видеть происходящее на нем. По периметру алтаря были выдолблены ступени, превращавшие сооружение в некое миниатюрное подобие пирамиды. По ребру верхней ступени тянулись выбитые в камне символы, складывающиеся в молитву Тхор. Жертвоприношения всегда совершались на рассвете, в тот час, когда первые лучи солнца заставляли сиять единственную позолоченную строчку, располагавшуюся на верхней восточной ступени: «Тхор, в воде зародившаяся и в воду ушедшая, прошу милости Твоей».

Плоскую поверхность алтаря и многие из ступеней покрывали бурые пятна и потеки вполне понятного происхождения. Вокруг алтаря мостовая была разобрана, обнажая полоски земли шириной в ладонь, предназначавшиеся для того, чтобы часть крови уходила в почву.

В обычные дни горожане невозмутимо ходили мимо алтаря, не обращая на него никакого внимания. Он давно уже стал привычной частью городского пейзажа и не вызывал ни страха, ни отвращения. С опаской поглядывали на него разве что те, чья совесть была чем-то запятнана.

Немало народу собиралось, чтобы поглазеть на жертвоприношение. Это странная особенность человеческой природы – кровавые зрелища ужасают и манят одновременно. Для погрязших в рутине людей, чьи дни неотличимы друг от друга, подобного рода острые ощущения становились просто насущной необходимостью. Сегодня было особенно много людей, ведь не каждый день казнили осквернителей святынь.

– Развяжи мне руки, – попросил Дасар, – я ничего не сделаю.

Афис едва заметно кивнул, и один из жрецов разрезал веревку на запястьях жертвы. Дасар с облегчением потер покрасневшую, ободранную кожу.

– Благодарить – не в твоих правилах, я уже это понял, – сказал Афис и хлопнул Дасара по плечу. – Поднимайся.

Дасар сделал несколько шагов вверх по ступеням алтаря. Перед глазами все плыло от голода. Солнце нещадно слепило после мрака тюремной камеры. Назойливый голос в голове давно оставил его в покое, но Дасар мучительно боялся его возвращения. Смерть начинала представляться желанным избавлением. Он сделал последний шаг, едва устояв на ногах, и оглядел толпу.

Площадь была набита горожанами, издавшими рев возмущения и ненависти при виде измученного преступника. В его сторону полетело несколько камней, но окружавшие алтарь жрецы быстро пресекли это. Издеваться над жертвой не позволялось, к тому же люди рисковали попасть в верховного жреца.