Страница 2 из 43
Кожу на плечах покалывало. Он мог это сделать? Знал, что я задумала? Если он знал, тогда…
— Альва? Невод. Сегодня, если удобно.
Раздражение в его голосе вырвало меня из моих мыслей.
— Прости, — я отогнала подозрения. Я вела себя глупо. Если бы он знал, что я задумала, не стал бы лишать себя невода, чтобы удержать меня тут. Он бы просто убил меня.
Я накрыла свою работу по переписыванию обложкой из телячьей кожи и поспешила скрутить свиток, который копировала, несколько крупинок позолоты слетело на стол. У меня была банка обрывков, которые я собрала за годы из фрагментов, которые забывали монахи, или которые нельзя было трогать или полностью убрать. Банка, в которой они были, стоила, наверное, больше содержимого, но мне нравилось звать ее своим горшочком с золотом.
— Тогда я сразу пойду, — сказала я, еще надеясь, что он передумает.
Нормальный отец задумался бы, отпускать ли единственного ребенка на десять миль вокруг озера, чтобы установить новый невод, если рядом мог шастать бешеный лух. Он сжалился бы над дочерью и отпустил бы ее в деревню, чтобы забрать бумагу, которая, как она говорила ему, нужна ей для завершения ее работы. Но не мой.
— Возьми пистолет и будь начеку, — он отвернулся. — И вернись до ночи.
«Да, па. И я тебя люблю».
* * *
Амбары, где мы хранили запасные сети, лодки и кучу прочего были в миле на западе от дома, жались вместе как сплетни на южном берегу озера. Я согрелась, когда дошла до них, ладони вспотели в шерстяных перчатках, плотная накидка была тяжелой на плечах.
Когда я была крохой, я играла в амбарах. Я каталась там на спине отца и весь день проводила с ним. Я сидела в лодке и играла пирата, или забиралась в одну из клеток и выла как волк, пока он не грозил выбросить меня в воду. Порой я билась в неводе, изображая русалку, пойманную, способную исполнить желания в обмен на пирог, который точно давала нам с собой мама.
А порой я тихо сидела рядом с ним, училась вязать узлы на старых кусках невода, пока он разбирался с настоящими, порой взлохмачивая мне волосы.
Я не помнила, чтобы тогда амбары были жуткими, но сегодня даже в ярком весеннем свете солнца они были зловещими: высокие и худые, из черного дерева, изогнутые, они склонялись, окружая меня. Мурашки выступили, как только я прошла в их тень, и это было не от холода, а от тревоги.
Зловещее ощущение ухудшилось, когда толстая сорока опустилась на один из амбаров и смотрела на меня, раскрыв жестокий клюв, будто беззвучно смеясь надо мной. Говорили, в них было немного от дьявола. В легендах, если им дать людскую кровь, это кормило дьявола в них, и они говорили как человек.
Лучше бы так не было.
Я сняла накидку и махнула ею на птицу, но та лишь глядела на меня, склонив голову, словно оценивая. У меня вдруг появилось нелогичное ощущение, что она заговорит даже без выпитой крови.
— Кыш, — сказала я, опередив ее. — У меня сегодня нет времени на дьяволов.
Я смутилась и обрадовалась, когда она просто повернула голову и стала чистить перья, отливающие синим и изумрудным на солнце. Она явно отпустила меня, и я оставила ее и направилась к амбару-кладовой в конце.
Внутри я зажгла лампу и смотрела, как тени играли на дереве, замирая, чтобы крысы успели убежать. Я слышала, как лапки убегали вглубь, дерево скрипело, согреваясь днем. Зима отпустила гору. В амбаре пахло затхло от помета, неводы висели с потолка, сохли, чтобы потом их залатать и свернуть для повторного использования.
Мне нужны были свернутые неводы, и лампа была недостаточно яркой, чтобы толком проверить их. Я пару часов, потея и ругаясь, вытаскивала их наружу, разворачивала, осматривала и собирала их, разочарованная. Наконец, я нашла один достаточно длинный невод, который мог заменить испорченный, но обнаружила, что что-то грызло ее, оставило обтрепанные края и выбившиеся нити, которые нужно было укрепить перед использованием. Я застонала от мысли, что придется вернуться сюда и чинить невод.
А потом я поняла, что этого могло и не быть. Я могла в последний раз прийти в эти амбары. Если все пройдет по плану, я уеду через несколько дней. И не вернусь. И я не буду больше сидеть тут, перебирая неводы. Это место будет лишь воспоминанием.
Я потрясенно села на пятки, сминая невод в кулаке до боли, приводя себя в чувство.
Я свернула невод не менее осторожно, чем предыдущие, проверяла следующие, пока не нашла правильный.
Я протащила его на десять миль вокруг озера в деревянной телеге, сгорая от жары, волосы прилипли ко лбу. Я тяжело дышала, от жажды я уже четыре раза пополняла флягу из озера. Хоть я оставила перчатки, чтобы защитить ладони, моя накидка лежала поверх невода в телеге, и я уже подумывала снять безрукавку и закреплять невод в одной блузке и юбке, хоть это было и неприлично.
Руки и ноги болели, и я мрачно думала о горах, землетрясениях, тайных подземных озерах, и как они испортили мою жизнь. Почему я не могла жить тут триста лет назад, когда озеро было втрое меньше? Почему тупое землетрясение сдвинуло эту гору и выпустило подземный источник, о котором никто и не знал? Если бы этого не случилось, я бы уже закончила и радостно шла в деревню. Но я все еще мучилась тут, тащила проклятый невод, потная, уставшая и злая.
Дурацкое землетрясение.
Путешествующий священник, который прибывал в Ормскаулу дважды в год, чтобы напомнить нам о наших грехах, говорил, что истинный бог устроил землетрясение, чтобы преподать нам, горным язычникам, урок, и мы должны были его помнить. И я с опаской поглядывала на небо, ожидая удар молнией. Но вместо грома урчал мой желудок.
Я была голодна, но не взяла с собой поесть. Желудок урчал как дикий зверь, и я вспомнила о горном коте лухе, огляделась, насторожилась, как мне и указывали.
И я заметила то, что заставило меня обрадоваться, что я не сняла с себя больше одежды.
И это было хуже луха. Хуже дьявола, говорящего с помощью сороки.
За моим приближением, прислонившись к дереву с сумкой грехов на плече, наблюдал светло-голубыми глазами Маррен Росс.
ТРИ
— И что ты тут делаешь? — я бросила поручни телеги и убрала волосы с лица, а потом уперла руки в бока. — С ума сошел?
— Ты меня продинамила. Я думал, у нас назначена встреча, — он оттолкнулся от дерева и прошел ко мне. Несмотря на его хромоту, он быстро миновал расстояние между нами. А потом оказался передо мной, и я задрала голову, глядя на его изумленное лицо.
— Я говорила, что приду, если смогу.
Рен приподнял бровь.
— И я зря потратил утро, ожидая тебя в тайном месте? А я-то думал об определенных обязательствах.
— Я бы не назвала таверну Мака тайным местом. И, кстати, я бы бросилась в это озеро, но не вступила в обязательства с тобой, Маррен Росс.
Он прижал ладонь к сердцу.
— Ай.
Я закатила глаза.
— Серьезно, зачем ты тут? Я говорила тебе не приходить сюда. Я сказала, что приду сама.
Он бросил на меня оценивающий взгляд.
— Айе. А потом ты не появилась. Хоть уверенности во встрече не было, но ты всегда приходила до этого. И я переживал, — он криво улыбнулся. — Можно выразить хоть немного благодарности. Я забрался по горе половину мили, а потом десять миль обходил озеро, чтобы убедиться, что ты не мертва.
Я не хотела смотреть на его кривую ногу, но сделала это, и он заметил. Мы оба покраснели.
— Что ж, спасибо, — пробормотала я, не глядя ему в глаза. — Я в порядке. Нужно было заменить невод. И все, — я замешкалась. — Тебе, наверное, стоит идти. Мой отец не любит, когда жители приходят сюда, суют нос в его дела.
Рен рассмеялся.
— Я не сую нос в дела твоего папы. Я сую нос в твои дела. И как я тебя нашел, по-твоему? Он мне сказал.
Я потеряла на миг дар речи, тревога сжала пальцами мое горло.
— Ты ходил к дому? Моему дому? Говорил с ним? — выдавила я. — Рен, ты меня вообще слушаешь?
— Да. Каждое слово. Но порой, послушав тебя, я решаю проигнорировать твои слова. Я зову это «свободной волей».