Extensio

– Нет, это не Нью-Йорк, – наконец сказал себе Джим, затем нашел справочное окно, в котором переговорил со вполне доброжелательной пожилой черной женщиной, определился со своим ближайшим маршрутом и совершенно без сил опустился в кресло уличного кафе. Только теперь он понял, что последние полтора или два часа бормочет под нос одно и то же – «Это всего лишь игра». И именно в эту секунду он почувствовал, что от ужаса у него немеют губы.

– А что если нет?

Не в том смысле, что вот это все вокруг не игра, а реальность, представленная во всей беспощадной полноте, а в том, что именно это и есть суть его бытия? Потому что если ничего другого у него нет, все разговоры о том, что реально, а что нет, теряют смысл.

Он повернулся к заспанному официанту, который уже третий или четвертый раз спрашивал Джима о чем-то и попросил чашечку эспрессо. Именно она и привела в чувство, потому что кофе оказался паршивым, и Джим не сдержал улыбки. Но не из-за того, что он наконец почувствовал вкус. Просто большая гнусность оттенялась маленькой. Приняв отвратительный кофе, можно было принять что угодно, и Джим, вытянув ноги и расстегнув куртку, стал осматриваться.

Стеклянной стены от кафе у подземки видно не было. Вместо нее поднимались семиэтажные, выстроенные в колониальном стиле дома. В каком-то из открытых окон в ближайшем доме звучала музыка. Точно какое-то танго. Сразу в нескольких окнах сквозняк забавлялся занавесками. У одного из парадных по-испански переругивались две домохозяйки. Садовник в захватанном сомбреро пропалывал клумбу. Рядом в траве играла с мотыльком кошка. Вокруг бездомного, что копался в баке с мусором, расхаживали вороны и голуби. У самого входа в метро, развлекая уходящих под землю, загримированный под Пьеро эквилибрист жонглировал бумажными стаканами для колы, подхватывая их соломинками, которые попадали точно в отверстия в их крышках. Откуда-то расползался навязчивый цветочный аромат.

– Черемуха, – пробормотал Джим, отыскав взглядом покрытое белыми цветами дерево. – Удивительно. Не американская вишня, не Prunus serotina[18], а Prunus padus[19] – черемуха обыкновенная, вполне себе обычная для Европы, но не слишком частая в Америке. Какого черта я знаю всю эту хрень? Какого черта?!

Сияло солнце. Эспрессо был отвратительным. Город – прекрасным, даже несмотря на трущобы или, вспомнил внезапно пришедшее на память странное слово Джим, фавелы.

– Это игра, – произнес он почти во весь голос. – Пусть. Это игра. Но не всего лишь игра. Это игра с большой буквы. С очень большой.

Через секунду его усталость словно растворилась под лучами солнца, но ему было нужно под землю. Неладное он почувствовал, когда уже стоял в углу вагона метро, который вез Джима в Главное полицейское управление Города. Его узнавали.

Его узнавали.

Равнодушные, отстраненные, приветливые, добрые, злые, заспанные, бодрые взгляды менялись, когда натыкались на его лицо. Они как будто спотыкались, увидев его. Джим отвернулся от стоящих в вагоне людей и стал смотреть на черное стекло, и по отражению понял, что едва ли не половина вагона не спускает с него глаз. Он резко обернулся, дождался, когда наблюдатели замешкаются, растрепал волосы, поднял воротник, натянул на нос визуары, но внимание его соседей по вагону к нему самому не ослабло. Похоже, ему стоило купить черные очки. Именно с этой мыслью он и выскочил из вагона, не доехав до своей станции, и замер перед телеэкраном на рекламном стенде. На фоне светящегося города и залпов салюта красовался не кто иной, как он сам собственной персоной – Джеймс Лаки Бейкер. Вот только имени его в коротком, но запущенном на повтор ролике, не было. Вместо него в нижней части экрана медленно ползли портреты поменьше. Епифаний. Мексидол. Смуглый, оказавшийся неким Гильерме Ламунье. Родик с пятном в половину лица, именованный как Родион. Еще какие-то лица. Текст.

«Отпразднуем именины незнакомца!», «Сегодня или никогда!», «Твори добро!», «500 золотых собрано ему на подарок, кто больше?», «Как поздравить первым?»

Пятьсот золотых было, конечно, меньше суммы, которую обещали за розыск Эмили Уайт, но, кажется, достаточно, чтобы безбедно прожить несколько лет. В растерянности Джим оглянулся на замерших тут же зевак, что не сводили с него глаз, и стал пристально смотреть на каждого, вынуждая их одного за другим ретироваться, пока не наткнулся взглядом на худого мужчину средних лет в точно таких же очках, как и на нем самом. Почувствовав на себе взгляд незнакомца, мужчина задрожал, хлопнул ладонями с двух сторон по оправе своих очков и, сменив лицо на какую-то смесь цветовых пятен и неразличимых образов, поспешил запрыгнуть в первый же подошедший поезд.

– Визуары, – пробормотал Джим и надавил пальцами на толстую оправу купленной безделушки.

Через минуту он уже вновь ехал в нужную сторону. Правда, забившись в дальний угол сразу за дверью перехода между вагонами. Визуары ему пришлось снять только через полчаса, когда он вышел на нужной станции, поразился ее чистоте и многолюдности, выбрался в Город, восхитился красоте огромной площади Согласия и поднялся по ступеням Главного полицейского управления. Размахивающий магнитным сканером сержант только что не плюнул в представленную Джимом карту, совершенно не впечатлился пистолетом у него под одеждой и даже содержимым его сумки, но недвусмысленно потребовал «снять с лица эту мутную и дешевую хрень». Разглядев, наконец, настоящее лицо Джима, охранник расплылся в улыбке и передал гостю привет от майора Мартина Риггса, чей ролик о схватке незнакомца с одной из банд трущоб держится на первом месте полицейского чата уже второй час.

– Он заработал на тебе не меньше полусотни золотых, парень! – восторженно заявил сержант. – Всего лишь за два часа! Представляешь? Ладно. Тебе в двенадцатый сектор «B», офис номер двадцать два.

– Почему именно туда? – не понял Джим. – Я ведь даже не сообщил, по какому я делу в управлении.

– Тут у всех одно дело, – ухмыльнулся сержант. – Но я бы на твоем месте не задерживался. Даже скажу так, я бежал бы туда со всех ног. Там такая женщина… Мечта! Указатели на углах стен. Не заблудись.

Двенадцатый сектор, как и следовало ожидать, не был двенадцатым районом города, а оказался двенадцатым этажом второго здания полицейского управления, куда Джим попал, изрядно поплутав по бесконечным коридорам и переходам первого здания. Двадцать второй офис представлял собой стеклянную выгородку в огромном зале, где таких офисов было не меньше сотни. Между четырех стеклянных стен, что вздымались на те же двадцать футов и напомнили Джиму прозрачную стену возле лиловой арки, стояли три стола, за одним из которых сидела, согнувшись над ноутбуком какая-то женщина в платке. Джим постучал в стеклянную дверь, женщина подняла голову и через мгновение висела у него на шее. Это была Миа.

– Шеф! Босс! Счастливчик Джим! Боже мой, как я рада, что вы – это вы, а не тот толстый и глупый Лаки Джим, которого мы увидели в трактире у Анны! Меня тогда едва не стошнило. Нет. Вы представляете? Вы представляете, что с нами случилось? Кстати, спасибо за командировочные. Мы тут же обожрались в ближайшем ресторане и хотя бы переночевали в приличном отеле. И получили вот этот офис. Хотя это тут бесплатно. Частные сыщики слишком рискуют, если открывают автономные офисы. В этом городе криминогенная обстановка еще та.

– Миа! – с большим трудом оторвал от себя девчонку Джим и принялся рассматривать синяки у нее под глазами, опаленные волосы, длинную царапину на левой скуле. – Как вы здесь оказались?

– Это долгая история, – шмыгнула носом Миа.

– Что с твоим лицом?

– До свадьбы заживет, – прищурилась Миа. – Зачем-то открыла окно, когда мы проезжали через какую-то поганую деревеньку с человеческими черепами на заборах.

– Где Себастьян? – спросил Джим.

18

– Prúnus serótina – черумуха поздняя или американская вишня

19

– Prúnus pádus – черемуха обыкновенная или черемуха кистевая