Страница 12 из 23
Радунея отскочила от стола, перевернув стул, и стала совершать руками движения, словно обирая голову от паутины. Девушки бросились к ней, пытаясь поддержать, чтобы женщина не упала.
– Ох, – почти простонала она, усаживаясь на услужливо поднятый стул. – Мне кажется, девочка, это я не тебе гадала.
– В каком смысле? Вы меня пугаете.
– Да мне самой не по себе. По-моему, девчата, лучше вам идти домой. Я не понимаю, что означает этот расклад… Он такой ёмкий и горячий. И что-то, что управляет картами, будто бы само внутри меня говорило.
– И всё-таки, что же означает разрушение Цура? – допытывалась Василиса.
– Я же говорю – не знаю. Но чувствую. Чувствую, что грядёт что-то великое и страшное. И вам лучше сидеть дома и в храм ходить.
– Я думала, вы в нашего Бога не верите, – разочарованно проронила Василиса.
– Напрасно. Ибо сказано в Писании – «и бесы веруют, и трепещут».
Ведунья явно восстановила самообладание и улыбнулась им улыбкой, которую Маша определила как хищную. Девушки без лишних слов поднялись с мест и неловко попятились к выходу. Обуваясь, Мария заметила, что Радунея сидит над раскладом, обхватив руками голову, и раскачивается взад-вперёд. Зрелище было жутковатым, и подруги шмыгнули прочь из дома.
Пришли в себя только когда дом гадалки давно скрылся за покачивающимися силуэтами голых деревьев. Лес, казалось, был взволнован не меньше, чем они сами. И Фенрир стал как-то тосковать, жалобно поглядывая Маше в глаза. Она решила, что пёс грустит оттого, что прогулка заканчивается. Она подумала о возвращении домой и спохватилась – на звонере было несколько пропущенных вызовов от отца. Она поспешно набрала номер. Ратмир Фрейнир ответил, казалось, быстрее, чем завершился первый гудок. По голосу чувствовалось, что отец принял пару чарок полугара, то ли в кабинете у Цепня, то ли по возвращении. Первое значило удачные переговоры, второе – наоборот.
– Маша, я же сказал сидеть дома!
– Пап, да мы и так почти дома. Рядом в лесу гуляем. И с нами Фенрир.
– А почему не отвечала?
– Да не слышала как-то. У меня звонок на приглушённом режиме, а тут такой ветер что-то поднялся.
– Вот именно. Давай домой.
– Хорошо. Василисе домой нужно, я её проведу и назад, ладно?
– Ладно. Но я тебя прошу…
– …быть осторожной.
– Именно.
Мария действительно провела Василису до дома. Но только чтобы избавиться от ненужной компании. Потому что домой она так быстро не собиралась. Отец, скорее всего, уже лёг вздремнуть, оставив ей окно возможностей в пару часов. Чтобы прояснить ситуацию с Германом, этого достаточно.
Залесье раскинулось вдоль лесного массива, клином разделяющего Бугорки на две неравные части. «Олимпик» – одно из мест, где собиралась местная ячейка сопротивления – располагался неподалёку от острия этого клина, ближе к центральным улицам города.
– За мной, – скомандовала Маша и собака послушно помчалась за ней.
Длинноногая и тонкая, Маша бегала очень прилично. В тёплом плаще было жарко, и она мчалась расхристанной, так как мысль о том, что запах пота свалит Германа с ног, пугала её. Ветер подсушил раскисшие было тропы, и подошвы почти не скользили. Ручей. Мост. Беседка у родника. Вон, впереди уже видны качели в городском парке. А вот и парк позади. Всего десять минут напрямик через лес, и она уже почти на месте.
«Олимпик» прятался в подвале тренажерного зала, где юные революционеры сбрасывали свою ярость и протест, монотонно качая железо. Она отдышалась, усмирила Фенрира и прошла по коридору за душевые, раздевалки и туалеты. В зале было немноголюдно. Она постучалась в обшарпанную дверь с криво нацарапанной новокенааницей40 надписью «ПЕКЛО».
Условный стук – два раза, три раза, три раза и снова два раза – должен был известить тех, кто внутри, что за дверью свои.
В приоткрывшейся двери появилась нахмуренная физиономия Рогдая, одного из товарищей Германика.
– Ты чё тут делаешь? – удивился он. – Сегодня тебе с нами нельзя.
– Да нужны вы мне. Герман здесь?
Рогдай столкнулся с дилеммой: с одной стороны, Маша была вхожа в их круг, с другой, сам же Герман наказал сегодня не подпускать её и на пушечный выстрел. Пусть сам разбирается.
– Герман, к тебе пришли.
Опасливо косясь на Фенрира, он охранял дверь, чтобы Маша ненароком не проскользнула внутрь. Фенрир был недоволен, но не протестовал. За дверью разговаривали на повышенных тонах. Басок Добрыни Сруба настаивал на том, что теперь, когда они тайно напечатали на формотворе41 немного оружия, пора занимать здание поместной громады, а там «народ сразу поднимется». Более высокий голос Германа парировал, что отпечатки еще не испытаны, пристрелка не проводилась, а штурмовать громаду или страпориум сейчас, когда в городе полно иностранных военных – смертоубийство, поэтому нужно выжидать. Незнакомый голос долго призывал всех успокоиться, и когда гомон стих, произнёс:
– Я всех вас очень люблю и уважаю. Но не могу не сказать то, что должен. Вы просто мальчишки. Глупцы. Я долго объяснял вам, что мир так не исправить. Я знаю, о чём говорю, мы же у себя пытались не один раз. Нужно готовить другой путь, не имеющий ничего общего с насилием. Но вы не хотите учиться на своих ошибках, вы хотите совершать свои. Я вам не нужен. Прощайте, я ухожу.
В наступившей тишине послышались нарастающие шаги.
– Эклектор, подожди! Ну зачем ты так!
Тот, кого называли Эклектором, протиснулся в дверь бочком, едва не зацепив морду Фенрира гитарным чехлом. Пёс с интересом обнюхал его хитон.
– Прошу меня извинить, царевна, – проронила его рыжеватая борода. – Господин пёс, сожалею.
После чего его силуэт стал скрываться в сером проёме над лестницей, напевая слова незнакомой песни:
«Точка уже была, а я – постскриптум, и все дела.
Сказано всё про всё, и всё равно, что скажу ещё.
Сказано всё про всех: что ни добавь – поднимут на смех.
Но слова после точки всегда важнее всего.
Слова после точки всегда важнее всего…»
Маша ошарашено провожала его взглядом, пока он не исчез. Гитарист был ей не знаком, и ей было любопытно, почему он назвал её царевной. Намекая на титул главной городской красавицы?
– Дура!
Она не заметила, как Герман откликнулся на зов Рогдая и вышел. Впрочем, может он и не к ней вышел, а просто хотел догнать Эклектора. Как бы то ни было, он не последовал за ним, а стоял рядом, наливаясь пунцом.
– Прости. Я бы не пришла, если бы ты включил звонер и ответил. Я беспокоилась. Тут и так Феодосия Иоанновича арестовали…
– Вот именно. Вот именно! И даже если он нас пока не сдал, то все контакты из его звонера уже точно стоят на прослушке! И твой тоже! А ты названивала мне, так что теперь ты тоже под подозрением. Вот чёрт…
– Извини, откуда я могла догадаться! Если тебя так беспокоило это, ты нашёл бы способ дать мне знать.
Я и собирался… Передать через кого-то, кто «чист». Но у тебя ж нетерпячка. А сам я сейчас стараюсь по улицам не шастать. Ладно, заходи уж, не светись тут.
Маша и Фенрир проследовали в хаос каморки, где уныло продолжали переругиваться подавленные члены бугорковского сопротивления. Некоторые приветствовали её жестами, другие игнорировали, занятые своими мыслями.
– Что на собрании делают посторонние? – поинтересовался Дир, кивая на Машу.
– Я не посторонняя!
– Оставьте… – устало махнул рукой Герман. – Прошу тишины.
Гутор постепенно стих. Герман обвёл соратников взглядом.
– Добрыня, смени на посту Меркулина, осмотритесь там, нет ли за логовом наблюдения.
Добрыня Сруб кивнул и вышел, подмигнув Маше.
– Ну что? Каков расклад? Что порешим? – раздались возгласы.
Герман прошёлся по кругу.
– Я думаю, Эклектор прав. Мы глупцы. Поэтому, пока нас не пытают укровийские страбезы в остроге, нам нужно на время разойтись и стараться держаться друг от друга подальше.
40
Новокенааница – набор алфавитных символов финикийского происхождения, читается справа налево.
41
Формотвор – аналог 3D-принтера.