Книга алхимика
(Роман)

У меня сжалось сердце — ведь именно эти слова я слышал на прощание от Паладона.

— Я уезжаю, так что очень на тебя полагаюсь. Присматривай за эмиром и женщинами. Если во дворце царит покой, покой будет и в городе. Мне очень не хочется, вернувшись, узнать о случившихся во время моего отсутствия скандалах и трагедиях.

Он был очень ласков, постоянно шутил и вообще пребывал в прекрасном расположении духа.

На следующее утро, встав незадолго до восхода солнца, я увидел темные силуэты всадников, ехавших вереницей вниз по склону холма. Стояла тишина — ни боя барабанов, ни рева труб. Прежде чем конники достигли подножия холма, их начал окутывать туман. А я все стоял и смотрел, как в этой предрассветной дымке один за другим пропадают воины.

Христиане устроили засаду на армию Азизана одном из горных перевалов, находившемся на нашей территории достаточно далеко от границы. Ни один враг в здравом уме никогда бы не счел то длинное узкое ущелье слабым местом в нашей обороне. Считалось, что подступы к нему надежно перекрыты. По обеим сторонам ущелья вздымались высокие кручи, а на въезде и выезде из него располагались хорошо укрепленные замки. И все же противник каким-то чудом отыскал козью тропу, обошел по ней все препятствия и, притаившись за скалами, принялся ждать нашу армию.

Однажды летом, будучи еще мальчишками, мы с Паладоном и Азизом наведались в те горы. Если бы Азиз об этом помнил, он был бы более осторожен. Паладон в тот раз отыскал козью тропу, по которой заставил нас всех подняться до самой вершины кряжа. Принц позабыл о том летнем приключении, а вот Паладон — нет. От него-то Санчо обо всем и узнал.

Наши воины даже толком не смогли дать отпор. Христианские лучники, притаившиеся на вершинах среди скал, обрушили на армию Азиза дождь стрел. Разгром довершила норманнская конница, которая практически не встретила сопротивления. К этому моменту большая часть лошадей в нашем войске уже была убита.

Я узнал о разгроме в больнице, когда помогал Али с новым пациентом. Тот отказывался принимать пищу, поскольку считал, что конец времен не за горами и не сегодня завтра наступит Судный день, и потому желал заранее очиститься от скверны.

Я раздраженно услышал, как в дверь постучали, и пошел открывать, твердо решив, вне зависимости от знатности посетителя, попросить его заглянуть позже. С недоумением я увидел на пороге старика в рабочем фартуке. Передо мной стоял один из каменщиков, трудившихся под началом Паладона на строительстве мечети. Он и сейчас работал там с горсткой товарищей, но дела почти не двигались, и купол как был, так и оставался наполовину незаконченным: денег теперь на строительство выделяли мало, да и руководить стало некому.

— Простите, что потревожил вас, мастер Самуил, но у меня для вас послание. Откуда оно взялось, непонятно. Странное это дело. Сейчас мечеть по большей части заперта, почти вся работа встала. Внутрь никто попасть не может, ключи есть только у меня. Я их ношу в кошеле на поясе и могу поручиться, что к ним никто не прикасался. Это же собственность эмира. Я дорожу ими пуще собственной жизни. Мечеть я осматриваю ежедневно. Но сегодня утром на полу возле михраба я нашел этот сложенный и опечатанный листок пергамента, а вокруг него белые камешки кольцом выложены. Один лишь Аллах знает, как он там очутился. Вчера возле михраба точно ничего не было. Глянул я листок, а на нем что-то написано. Буквы я знаю, складывать их умею, хоть и плохо. А на листке ваше имя, и еще я разобрал слово «срочно». — Старый каменщик вдруг заговорил тихо, почти шепотом: — И росчерк я тоже узнал. Это рука мастера Паладона. Мне ли ее не признать — сколько его чертежей видел. Сначала я рассудил, что с такими документами надо поаккуратней, он ведь как-никак предатель. И подумал: отнесу-ка я это письмецо прямо к кади. А потом вспомнил, что Паладон всегда был так добр с нами… Да и вы… Помните, когда обвал случился, сколько вы возились с покалеченными… Одним словом, я решил отнести это письмо вам… Надеюсь, я поступил правильно.

— Конец! Конец! Близится вестник конца времен! — раздался за моей спиной вопль сумасшедшего.

— Спасибо, — сказал я и дал каменщику три дирхама. — О письме никому ни слова.

— Спасибо, господин, — ответил тот и, сверкнув глазами, взял деньги.

Сердце учащенно билось от волнения. Сказав Али, что мне надо ненадолго отлучиться, я уединился в приемном покое и трясущимися руками сорвал печать. Письмо было коротким.

Храни тебя Господь Самуил.

Была битва, и Азиз потерпел поражение. Если ты еще пребываешь в неведении, то скоро обо всем узнаешь. Возможно, принц жив, мы не нашли его среди мертвых. Если его увидишь, передай, что я его отыщу — нам с ним надо посчитаться.

Впрочем, об этом пока не думай. Мы рядом с Мишкатом, до города полдня ходу. Я обогнал армию, и мне надо вернуться прежде, чем мое отсутствие заметят. Потом, когда все успокоится, будем общаться как прежде — оставлять друг другу записки в старом условленном месте. Об этом после. Ты в ужасной опасности. Город ждет чудовищное разграбление. Норманны — грубые, жестокие скоты.

Уезжай из Мишката. Бери Джанифу, Саида, Ису — одним словом, всех тех, кто тебе дорог, и беги. Совсем скоро мы вступим в город. Санчо не питает к тебе теплых чувств. Он помнит твой алхимический эксперимент и собирается отправить тебя на костер за колдовство.

Уезжай немедленно, мой добрый друг, уезжай с Богом.

Паладон, он же Ясин, в память об Айше и в знак того, что письмо действительно написано мной.

Я бросился прочь из больницы. Пока в городе было спокойно, но в тот самый момент, когда я выбежал на базарную площадь, мимо меня проехали всадники: у кого-то перебинтована голова, у кого-то рука на перевязи. Их кони были в мыле, доспехи многих воинов покрывала запекшаяся кровь.

— Все пропало! — кричал один из всадников. — Визирь погиб! Спасайтесь! Спасайтесь!

Излишне объяснять, что тут началось. Паника. Закричали женщины, подзывая к себе детей. Мужчины принялись выводить из загонов коз и овец. Улицы, ведущие к городским воротам, запрудили телеги, груженные скарбом. Между ошалевшими от страха жителями порой вспыхивали драки. Кто-то начал грабить оставленные без присмотра лавки, забирая из них все, что только можно было унести. Разорение города началось еще до появления норманнов Санчо.

А уже у самого дворцу, на ведущей к нему дороге, мне пришлось проталкиваться через встречный поток слуг и рабов, которые, узнав о случившемся, тоже кинулись спасаться бегством. Когда горстка стражников попыталась их остановить, бедолаг просто скинули с обрыва. Когда я наконец добрался до ворот дворца, то обнаружил, что их никто не охраняет. Сам дворец обезлюдел. В опустевших покоях я натолкнулся лишь на несколько трупов да еще в тронном зале увидел трех пьяных конюхов, безнаказанно хлеставших вино, обычно подававшееся эмиру. В приемной перед кабинетом Азиза, как обычно, сидел седобородый секретарь, тихо перебиравший документы. Некоторые он сжигал в дымящейся жаровне, а некоторые складывал в аккуратные стопки. Когда я проходил мимо, он молча кивнул.

Сад, отделявший дворец от гарема, тоже показался мне каким-то опустевшим. Казалось, сбежали не только слуги с рабами, но даже павлины. Я подошел к дверям, украшенным резным алебастром. Возле них стояло три могучих исполина-нубийца, опиравшихся на гигантских размеров ятаганы, которыми обычно пользовались палачи. Один из стражей улыбнулся мне и махнул рукой в знак того, что можно войти.

Эмир Абу восседал на стуле в залитой солнечным светом зале. Когда-то во время эпидемии, вспыхнувшей в гареме, я устроил в ней больничную палату. Эмир был полностью наг, равно как и Зубайда, и некоторые другие из его любимых наложниц. Зубайда сидела на пухлом колене Абу, ее прекрасное лицо напоминало маску, а зрачки занимали почти всю радужку, словно она находилась под воздействием какого-то дурманящего вещества. Абу одной рукой поглаживал ее по бедру, а в другой держал высокий серебряный кубок, из которого с рассеянным видом прихлебывал вино. Остальные сто десять наложниц, скрестив ноги, сидели ровными рядами на огромном персидском ковре. Услышав мои шаги, красавицы, словно напуганные антилопы, устремили на меня обеспокоенные взгляды прекрасных черных глаз. Некоторые тряслись от страха.