Книга алхимика
(Роман)

Ему вспомнился ясный летний день в Мадриде, когда на каждой улице, на каждом проспекте гремела эта песня. Накануне удалось отбросить фашистов в предместья. Все сошли с ума от радости, потому что жители города сделали невозможное. Все политические партии и группировки объединились и спасли родной город. Пинсон наблюдал за происходящим из окна своей квартиры. Заслышав гимн, который распевали тысячи человек, измотанные солдаты интернациональных бригад ускоряли шаг, с изумлением взирая на цветы, летевшие с каждого балкона, и на девушек в комбинезонах, которые кидались целовать и обнимать их. Повсюду развевались красные знамена…

В тот день к горлу тоже подступала дурнота. Да, обезумевшие от радости горожане праздновали победу, которая сразу же стала легендарной, а у него в кармане лежал секретный приказ президента Асаньи[74], согласно которому он, Пинсон, и остальные члены правительства должны были разместиться в полночь в лимузинах и выехать в Валенсию, то есть бежать из чудом спасенного города, подобно крысам с тонущего корабля. Они-то в отличие от горожан знали, что победа всего лишь отсрочка неминуемого поражения.

Песня подходила к торжественному концу. В хоре голосов выделялся мощный баритон Эктора.

Мария глубоко затянулась сигаретой, которую только что прикурила своей зажигалкой «Зиппо», а потом, аккуратно затушив ее, сунула обратно в пачку.

— Надо экономить, — пояснила она, — а то скоро курить будет нечего.

— Ты была неподражаема, — промолвил Пинсон.

Она повернула к нему бесстрастное лицо, и профессор почувствовал, что Марию переполняет гнев.

— Нет, я опять торговала собой, — с ожесточением произнесла она. — Сперва я легла под Пако, а теперь — под Огаррио. Не спорь, ты знаешь, что это правда. Строила из себя несчастную монахиню. Знал бы ты, как мне сейчас погано на душе. Я лгала, чтобы спасти наши шкуры. Зная, что труп Катерины лежит в каком-нибудь колодце, или в сарае за дровами, или где там эти гады спрятали ее тело… Знаешь, мы с ней и вправду дружили. А вот теперь у меня такое чувство, словно я ее предала. — По ее телу прошла дрожь. Вдруг лицо Марии просветлело, озарившись ласковой улыбкой.

К ним по проходу меж скамей бежал Томас:

— Тетя Мария! Дедушка! Вы живы!

Мария заключила его в объятия и осыпала поцелуями.

Импровизированный хор Эктора затянул новую песню, столь же неуместную, как и первая. Зазвучал «Но пасаран!» — еще один гимн победе.

— «Но пасаран! Но пасаран!» — надрывались певцы во всю силу своих легких.

Пинсон собрался уже пройти вслед за Марией и Томасом к облюбованной ими скамье у алтаря, как вдруг его придержала чья-то худая, костлявая рука. На него смотрела черными как ночь глазами бабушка Хуанита.

— А на самом деле какие новости? — тихо спросила она.

— У нас есть время до восьми утра, чтобы придумать, как выбраться отсюда.

Старуха кивнула, переваривая услышанное.

— Вы что-нибудь придумали? Хоть что-нибудь? Или нам по-прежнему надо сидеть и выжидать?

— Я поговорил с Фелипе, — промолвил Пинсон, — теперь он на нашей стороне.

— Фелипе? — переспросила она. — Да уж, негусто. Да что он может? Толку от него как от козла молока.

— Возможно, когда начнется бой, у нас будет возможность что-нибудь предпринять. — Пинсон внезапно почувствовал, как сильно он устал.

— Вы совершенно не обязаны взваливать всю ответственность за нас на свои плечи, — проговорила старуха, глядя ему в глаза. — Вы же совершенно один. Мы — люди простые и знаем, что далеко не всегда можно избежать уготованное судьбой. Мы признательны за то, что вы уже и так сделали для нас. Послушайте, как поют люди. Вы разожгли огонь в их сердцах. Чем бы все ни закончилось, мы не умрем как собаки. А это уже немало, — она погладила его по щеке.

— Я не сдамся, донна Хуанита, — прошептал профессор, — ни за что не сдамся.

— Я знаю, — расплылась она в улыбке, — и вы не из тех людей, что любят отдыхать. Оглядитесь. Мы в храме. Попробуйте отыскать себе в нем источник вдохновения. Люди, которые строили собор, были наивными и верили в чудеса. Может, и с нами случится чудо, — старуха подняла взгляд к потолку. — Я не верю в Бога и ненавижу католиков-эксплуататоров, однако не могу не восхищаться их творениями. Кроме того, я уже достаточно пожила, чтобы знать — случайностей не бывает. Вы говорили, что один из героев вашей книги — архитектор, построивший этот собор. Может, он запрятал тут какие-нибудь секреты, совсем как в мечети, о которой вы нам читали. Вы ведь нашли книгу под собором, внизу? — Она пожала плечами. — А вдруг это знак?

Пинсон тяжело вздохнул. Сначала Томас с его «волшебством», теперь бабушка Хуанита со своими «знаками». Профессор считал, что книга уже сослужила свою службу. Если бы у него было побольше времени, то он с удовольствием дочитал бы ее до конца, однако, скорее всего, утром они погибнут, и ему не особенно хотелось проводить последние часы своей жизни в обществе средневекового философа. И уж тем более потакать нелепым фантазиям окружающих.

— Увы, донна Хуанита, — вздохнул Пинсон, — я уже достаточно прочитал, чтобы понять, ничего важного для нас в этой книге нет. Более того, повествование еще не закончилось, а Паладону — архитектору этого собора — уже пришлось бежать из города. Так что сильно сомневаюсь, что Самуил сможет рассказать о каких-нибудь секретах. Паладон просто исчез. Этими словами заканчивается глава.

— Исчез? Но разве это не чудо?

— Не думаю, что речь идет о волшебстве. Ему просто удалось скрыться от тех, кто хотел его убить…

— Но, профессор, мы же именно этого и хотим, — она снова погладила его по щеке. — Доброй вам ночи, сеньор. Если вам не под силу сотворить чудо, то, может, у вас хотя бы получится обрести покой.

Она поднялась и двинулась прочь. Пинсон посмотрел ей вслед. Чтобы попасть на свое место, старуха должна была миновать Пако. Тот с готовностью вскочил, пропуская ее, и наградил профессора злобным взглядом. Пинсон чувствовал затылком этот взгляд, когда развернулся и направился к алтарю.

«Чудо? — думал он. — Какое чудо? Мы в тупике, и я не вижу из него выхода. Но он должен быть! Должен!»

Прошел час, а Пинсон все никак не мог уснуть. К стыду своему, он понял, что думает не только о Томасе, но и о Марии. Он вспомнил восхищение, охватившее его, когда рыжеволосая красавица чуть не набросилась на Огаррио. Какой изумительный образчик мужества и храбрости! Что за женщина! «Зови меня „возмездием“, сволочь!» Как он гордился ею! Профессор попытался убедить себя, что у них с ней исключительно платонические отношения, сродни тем, что возникают между учителем и гениальным учеником. Да, их тянет друг к другу. Ее привлекает его мудрость, его — свежесть порывов ее юной души. Они делятся друг с другом опытом. Более того, она для него словно дочь, которой у него никогда не было, и он дарит ей свою любовь и заботу. Мария непременно подружилась бы с Раулем и Юлией. Они увидели бы в ней то же самое, что и он, их заворожил бы ее вольный, непокорный дух. Где бы сейчас ни находились Рауль и Юлия, они непременно обрадовались бы тому, что он, старик Энрике, свел знакомство с Марией. Теперь на исходе дней у него была спутница, а у Томаса — вторая мать.

74

Мануэль Асанья-и-Диас (1880–1940) — испанский политический деятель левоцентристского толка, президент Испании в 1936–1939 гг.