Книга алхимика
(Роман)

Глаза женщины наполнились слезами.

— Когда я услышала, что несет этот подонок… этот уголовник… говнюк… Я… я… не знаю, что на меня нашло. Мне просто хотелось, чтоб он заткнулся… сделать ему больно… Я… я… Знаешь, о чем я думала? О Пабло. Я приходила домой утром… оставляла его на всю ночь… с одной женщиной… Она… нет, она, конечно, заботилась о нем, но не так, как я… Я приходила… чувствовала такой стыд… а себя такой грязной и виноватой… Пабло с каждым днем делался все слабее и слабее… А Пако так и не дал мне лекарства… он даже не позаботился о том, чтобы его заказать… Прости… Извини, что я… Я справлюсь, возьму себя в руки… Мне просто надо немного побыть одной…

— Томас, — прошептал Пинсон, — давай-ка с тобой пройдемся по собору. Посмотрим на картины.

Взявшись за руки, они двинулись вдоль нефа. Многие из заложников им улыбались. Взгляд отвел лишь Пако, который сидел, понурившись, на скамье.

— Деда, — сказал Томас, — а тот дядя назвал тетю Марию… — Мальчик перешел на шепот: — Пута. Но ведь это плохое слово?

— Очень плохое, — согласился Пинсон, — и он не имел права его произносить. И ты за ним не повторяй. Тетя Мария совсем не такая, как… как ее обозвали…

— Я тоже подумал, что он зря так сказал. Деда, он мне не нравится. Совсем не нравится. Деда!

— Да?

— Ее сын, Пабло. Он сейчас в раю вместе с моими папой и мамой? Лупита говорила, что они там. Наверное, она теперь тоже с ними.

— Давай… давай надеяться, Томас, что они в таком… ну, в таком месте, похожем на рай. Если мы о них помним, если они живут в наших сердцах… Это для них и есть как бы рай…

— Наверное, сейчас в раю из-за войны совсем тесно, — задумчиво сказал мальчик. Он помолчал и вдруг, просияв, произнес: — Я очень рад, деда, что ты нас всех спасешь. Ты ведь это сказал той милой бабушке? — Он окинул взглядом погруженный во мрак собор. — Мне здесь не нравится. Мы скоро отсюда уйдем?

— Как только я придумаю, как отсюда сбежать. Это дело непростое, но я непременно найду способ выбраться отсюда.

— Если что, я тебе помогу, — пообещал Томас. — Мама говорила, что я щелкаю головоломки как орехи.

— Спасибо. — Пинсон почувствовал, как у него перехватило горло от переполнявших его чувств. — Я буду тебе очень благодарен.

— Ой, смотри, деда, — Томас дернул его за рукав. — Эмили и Хакопо собираются во что-то играть с Фелипе. Можно я с ними? Ну можно, а?

— Да, конечно, ступай. — Он проследил взглядом за внуком, кинувшимся к алтарю. На глаза профессора навернулись слезы. Стоило ему сунуть руку в карман за платком, как из-за колонн показались две фигуры.

— Как трогательно, — покачал головой Огаррио. За его спиной хищно улыбался Бесерра. — А что за пута! О ком речь? Познакомите?

— Вы давно за нами следите? — окоченел Пинсон.

— Некоторое время. Как вы заметили, наступило затишье, вот мы и решили вас проведать. Тихонько проскользнули в собор, как раз в тот момент, когда из бокового придела вышли старуха со стариком. Что, толкнули перед ними зажигательную речь? Как бы то ни было, похоже, я должен вас поблагодарить. Старуха всех приободрила. Сказала, что скоро начнутся переговоры об освобождении заложников, беспокоиться не о чем, все будет в порядке. Она ни словом не обмолвилась о взрывчатке — скорее всего, последовав вашему совету. Умно, что еще скажешь.

— О взрывчатке никто не знает, — буркнул Пинсон. — Вы же сами приказали об этом не распространяться.

Огаррио и Бесерра с улыбкой посмотрели друг на друга.

— С тебя полсотни песет, Бесерра, — хмыкнул сержант. — Видишь, профессор все-таки не проболтался. Я же говорил, что он здравомыслящий человек. И как мы могли в нем сомневаться? Продолжайте в том же духе, сеньор. Не делайте глупостей. Тогда, возможно, все обойдется, никто не пострадает, а Фелипе и дальше будет играть с детьми. Мне бы очень не хотелось принимать дисциплинарные меры. Если же вы меня все-таки вынудите, придется кого-нибудь расстрелять. Нет, разумеется, не вас: вы для нас слишком ценная фигура. Пустим в расход путу, которая, судя по всему, вам с внуком так по душе, или того старика со старухой. Ну и охрану усилим, как без этого. Так что ваш мальчуган уже никогда не придумает, как сбежать, несмотря на все головоломки, которые он щелкает как орехи. Верно я говорю, Бесерра? — Оба рассмеялись.

— Я так понимаю, судя по вашему приподнятому настроению, фашисты согласились на переговоры? — спросил Пинсон.

— Ну, пока еще рано праздновать победу. Пока мы выслали друг другу парламентеров под белыми флагами и договорились о перемирии. Требования мы им высказали, так что остается ждать. Не беспокойтесь, мы будем держать вас в курсе дела. Кстати, они очень заинтересовались вашей персоной, узнав, что вы у нас в руках.

— Я польщен, — проворчал Пинсон.

— Вы настоящая знаменитость, — пожал плечами сержант. — Эх, надо мне было побиться с вами об заклад. Вы ведь уверяли, что с нами вообще не станут разговаривать.

— Слушайте, Огаррио, пока не поздно… Ладно, вы правы, я — нет, фашисты мной заинтересовались… Зачем вам остальные? Освободите людей, отпустите моего внука. Совершите гуманный поступок. Я же знаю, что в глубине души вы добрый человек.

— Поздно, несмотря на все добросердечие нашего сархенто, — подал голос Бесерра. — Фашисты вряд ли придут в восторг, узнав, что их монахини и священники на самом деле какая-то местная деревенщина. Шансы на обмен невелики, особенно если фалангисты найдут трупы.

— Вот в таком мы оказались положении, — развел руками Огаррио. — Обстоятельства, что поделаешь. Впрочем, я бы советовал вам, профессор, смотреть на все по-философски. Мы имеем дело с историческим процессом. У каждого в нем своя роль, а цель оправдывает средства. В конечном итоге мы действуем во благо Республики.

— Республики больше нет! Она умерла политически, идеологически и духовно в тот самый момент, когда власть оказалась в руках таких коммунистов-циников, как вы. Плевать я хотел на вашу философию. Она насквозь лжива.

— Все-таки не суждено нам перековать его в марксиста, а Бесерра? — расхохотался Огаррио. — Ладно, профессор, как хотите, оставайтесь и дальше пораженцем. Скоро ваши мучения закончатся, а что именно оборвет вашу жизнь — пули расстрельной команды фашистов или взрыв в пещере — не так уж и важно. Я бы с вами еще поболтал, но у меня много дел. Продолжайте подбадривать других. Может, получите за это награду в раю, о котором вы беседовали с внуком. Видите? Во всем есть свои плюсы. — Он хлопнул Бесерру по спине, и они, смеясь, исчезли в темноте.

Долго, очень долго Пинсон не двигался с места. Наконец, вздохнув, он пошел к скамье у алтаря, возле которого Томас играл с Фелипе в классики.

— Ты выглядишь расстроенным, Энрике, — сказала Мария, присев рядом с Пинсоном. Она подошла к нему из бокового придела, в котором Эктор устроил импровизированную кухню.

— Да, ерунда, — отмахнулся профессор, — просто задумался. Только что у меня состоялся не самый приятный разговор с Огаррио, — он улыбнулся. — Ну, что у нас тут?

— Сейчас мы устроим пир на весь мир, — бодрым голосом ответила рыжеволосая. — Остренькая уха, хамон, колбаса и сосиски, а еще лучшая в Андалусии похлебка, приготовленная бабушкой Хуанитой. Все самое вкусное — гостям сержанта Огаррио!

— Ветчина, лук и черствый хлеб! — Пинсон поморщился.

— Мисок нет, поэтому горячее всем придется есть по очереди, прямо из котла, но это лучше, чем ничего. Томаса позвать?

— Пока не надо, пусть играет и хорошенько вымотается. Быстрее уснет. — Профессор внимательно посмотрел на нее: — Ты как? Пришла в себя?

— Я же сказала, что справлюсь. А чем тебя расстроил Огаррио? — спросила Мария с набитым ртом.

— Он посмеялся надо мной. Это было неприятно и немного меня напугало. Раньше он вел себя вежливей и рассуждал более здраво. А теперь его переполняет нездоровое веселье. Он теряет остатки человечности. Мне кажется, ему теперь наплевать на то, что будет дальше. Если честно, он напомнил мне Сида, о котором писал Самуил. Сержант очень странно на меня смотрел — такое впечатление, что ему нравится все происходящее и ощущение власти над нами. Изначально мы собирались сохранять спокойствие и ждать. Однако, если коммунисты потеряют голову, ситуация выйдет из-под контроля раньше, чем я предполагал.