Книга алхимика
(Роман)

— Что это значит? Шлюха! Пута! — рявкнул Пако.

Лицо Марии побледнело. Неожиданно спокойным, ледяным голосом она ответила:

— Забыл, да? Ну так я тебе напомню… Про долгие вечера у тебя в кабинете, когда я у тебя работала «секретаршей», — Мария передернула плечами. — Про то, как я правила отчеты ради того, чтобы ты клал себе в карман долю со сборов, которые город платил военному ведомству. Про сделки, которые ты заключал с продажными налоговиками, про то, как обращался ко мне за помощью, потому что сам ни черта не понимал в бухгалтерском учете. Про все… все остальное, что ты заставлял меня делать на диване у тебя в кабинете. Услуга за услугу. Ты ведь именно так говорил, обещая через знакомых на черном рынке достать лекарства, которые могли спасти моего маленького Пабло!

— Это ложь! — взревел Пако.

— Что именно? Что у меня умирал сын и ты, воспользовавшись возможностью, залез мне под юбку? Или то, что ты вор и растратчик, а я тебя прикрыла, когда Эктор стал задавать на заседании неудобные вопросы? Задавать тебе — начальнику финансового отдела!

— Погоди, Мария, что ты такое говоришь? — нахмурилась старуха. — Ты утверждаешь, что Пако воровал у города деньги? Что он надругался над тобой? Это серьезные обвинения. Либо предъяви доказательства, либо извинись.

Мария тряхнула головой.

— В этом-то вся и беда! Я же ничего не могу доказать, понимаете? Кто мне поверит? Несмотря на то, что я столько лет прожила в городе, я все равно экстранхеро, совсем как профессор Пинсон. Именно поэтому Пако может говорить о нас все, что ему вздумается, и вы ему поверите, потому что он свой, а мы для вас чужие. Я была дурой! Я славно потрудилась над отчетами, я уничтожила доказательства, уличающие его в растрате. Что же до всего остального… Мы все прекрасно знаем, что он уважаемый всеми гражданин, пример для подражания. Каждый вечер он гуляет с супругой по Пласа-дела-Реконкиста. Оба воплощение благоприличия. Кто бы мог подумать, что он способен на… Мьерда![45] Да что с вами разговаривать… — Обняв Томаса, она начала всхлипывать. — Мой малыш… мой бедный, несчастный Пабло…

— Пута! — злобно бросил Пако и с топотом выбежал из придела Пресвятой Богородицы.

Бабушка Хуанита и Эктор сидели, понурившись, на скамье, устремив взгляды в пол.

— Донна Хуанита, наверняка сказанное причинило вам боль, — тщательно подбирая слова, произнес Пинсон, — но сейчас не время искать правых и виноватых. Кем бы мы ни были, что бы ни совершили в прошлом — все это сейчас не важно. Мы оказались в одной лодке и потому должны помогать друг другу. Я был бы крайне признателен, если бы мы смогли вернуться к тому, что обсуждали в самом начале. Я прекрасно понимаю, отчего товарищ Куэльяр мне не доверяет, однако поверьте, мы с внуком точно такие же заложники, как и вы. Я отказываюсь опускать руки. И я, клянусь, их не опущу! Если у меня получится придумать, как вызволить всех отсюда, я это непременно сделаю. Сеньор Куэльяр заблуждался, утверждая, будто я предлагаю ничего не делать. Как раз наоборот. Надо выяснить слабые стороны тех, кто нас захватил, и быть начеку. Нельзя отчаиваться!

Старуха покачала головой, а Эктор резко произнес:

— Пока Пако вас не перебил, профессор, вы говорили куда как убедительней. Я согласен — надо подбодрить людей, чтобы они не вешали нос. Если придется утаить от них часть правды — что ж, так и сделаем. Только себе-то зачем лгать? А, сеньор? Судя по тому, что вы рассказали, шансов на спасение нет. Остается достойно встретить то, что нам суждено. Мы в безвыходном положении. Надо с этим смириться. Никто не посмеет упрекнуть нас в трусости.

— А я не желаю смиряться, — решительно заявил Пинсон. — Однажды я уже смирился и в результате потерял сына. Он погиб от рук точно таких же сталинистов, как и те, что взяли в заложники нас. Если бы Рауль сейчас был с нами, он бы не сдался. Вот и я тоже сдаваться не собираюсь. Я не дам погубить моего внука. Я этого не допущу, и точка.

Хуанита с интересом посмотрела на него.

— Так у вас, профессор, на войне погиб сын?

— Да. Прошлым летом в Барселоне, во время уличных боев, когда коммунисты устроили переворот, а ополчение анархистов попыталось оказать сопротивление.

— У меня, сеньор, тоже в прошлом году погиб сын. Он, как и ваш, был командиром в ополчении анархистов. Мой Хулио почти два года сражался на Арагонском фронте в колонне Дуррути[46]. Его убили в битве при Бельчите.

— Тогда, сеньора, нам обоим есть о ком скорбеть и кем гордиться.

Старуха задумчиво кивнула.

— Вы обмолвились о том, что ваш сын никогда не опускал руки, отдаваясь на волю судьбы. Думаю, то же самое можно сказать и о моем Хулио. Будь мой сын здесь, он непременно до самого последнего момента искал бы способ спасти людей. — Ее лицо исказилось от муки и тут же окаменело. — Спасибо вам, профессор Пинсон. Вы нам дали пищу для размышлений.

Она встала.

— Мы еще с вами поговорим, — сказала Хуанита. — Мне кажется, вы честный человек. А о людях не беспокойтесь. Я позабочусь о том, чтобы никто не наделал глупостей. В том числе и Пако, — чуть помолчав, добавила она. — Он вас оскорбил… Если вы в силах простить его, то сделайте это и не держите на него зла. Вы правильно сказали, сейчас не время для ссор. Что же касается всего остального, что прозвучало сегодняшним вечером… — старуха прикусила губу, — то, что я узнала от Марии, меня крайне огорчило. Все эти долгие годы мы ошибались на ее счет. Что же до Пако… Я им очень разочарована и не забуду то, что услышала. Отныне ни я, ни Эктор, ни кто-либо другой из нас не будем считать вас с Марией и вашим внуком экстранхерос. Надеюсь, это хоть как-то вас приободрит. Я все сказала. Ты согласен со мной, Эктор?

Старик пожал плечами и взял ее под руку.

— Разумеется, я не собираюсь с тобой спорить. Ты же все сказала, так? — Он поклонился Пинсону. — Буэнас тардес[47], сеньор. Как придумаете какой-нибудь план, дайте нам знать.

Пинсон опустился на скамью. На него с улыбкой взирала Богородица. «Хорошо, что я упомянул о Рауле. Это меня спасло, — подумалось ему. — Мы оба с бабушкой Хуанитой потеряли на войне своих сыновей, вот она и прониклась». Неожиданно Пинсон поймал себя на том, что впервые произнес имя Рауля, не почувствовав при этом укола вины, а одну лишь гордость.

Он повернулся к Марии и обнаружил подле нее Томаса. Они с волнением смотрели на него. Их лица были бледны. Встав, Пинсон направился к ним.

— Ты как? — спросил Энрике Марию. Томас сидел у него на коленях и во все глаза смотрел на рыжеволосую красотку, которая стояла возле скамьи и с гордым видом курила.

— Нормально, — ее плечи слегка подрагивали, — переживу. Справлюсь. И не такое бывало. Дай мне немного времени побыть одной, и я снова буду улыбаться. Как всегда.

— Ты очень мужественная. Не каждая бы на твоем месте осмелилась такое сказать. Я тебе очень признателен. Ты вовремя пришла мне на помощь. Если бы не ты, мне было бы тяжело побить козыри Пако.

— Не скромничай, — отозвалась Мария, — ты молодец. Скала! Умеешь внушать ужас и благоговение. Я тобой горжусь. Очень. Представляю, как ты там в парламенте задавал им перцу! — она нервно рассмеялась. — С ума сойти. Я вот так, запросто, говорю с одним из самых выдающихся политиков Испании!

— Да ладно, — махнул он рукой, — я тебе даже в подметки не гожусь. И вообще, я твой должник.

Мария одарила его взглядом, в котором удивительным образом мешалось веселье, подозрительность и боль.

— Это лишь слова, — промолвила она. — На самом деле я думаю, ты обо мне невысокого мнения. Особенно после моей исповеди. Так или иначе, теперь ты не можешь воспринимать меня так, как раньше.

— Твоя правда, — серьезно ответил Пинсон. — Я никогда не думал, что ты настолько благородный человек. Но сегодня я узнал, что ты беззаветно пожертвовала собой, чтобы спасти сына. Более того, я увидел, что ты готова на бесчестье — и все ради того, чтобы выручить меня. Мария, ты мужественная, великодушная и… и быть знакомым с тобой для меня большая честь.

45

Mierda (исп.) — дерьмо.

46

Колонна Дуррути — крупнейшее анархистское вооруженное формирование, существовавшее в годы Гражданской войны в Испании.

47

Buenas tardes (исп.) — Доброго вам вечера.