Книга алхимика
(Роман)

Когда он снова посмотрел на нас, я увидел, что взгляд его чуть прояснился.

— Вы кто такие? Я ждал старого полководца, а приехали какие-то дети. Ты, — он ткнул пальцем в Азиза, — ты хоть похож на араба. Видать, ты тот самый маленький принц, за которым мне велели приглядеть… Ну а ты… — Он направил дрожащий палец на Паладона. — Ты вроде такой же христианин, как и я. Похож на норманна. Телохранитель, что ли? Святые угодники, надеюсь, ты не из этих поганых славянских евнухов? А? Если да, то какая потеря для баб! — Он заржал, после чего повернулся ко мне, разглядывая, словно какое-то насекомое. — Черт меня подери, да ты иудей. Странно. Ростовщик? Не может быть. Слишком молод. Принцев хахаль, что ли? А ты ничего такой, смазливый. — Он зевнул и, раскинув в стороны руки, потянулся, продемонстрировав широченную грудь. — Ладно, ладно. Давайте, не стесняйтесь, присаживайтесь на ковер. Выпьем вина. — Он повалился на кушетку.

С нарастающим ужасом мы посмотрели друг на друга. Словно молния нас поразило кошмарное осознание того, что наш герой, великий полководец, собирающийся повести нас завтра в бой, легендарный Сид, воплощенное благородство, чье имя гремело по всей Андалусии, — невежа и нахал, который вдобавок ко всему в данный момент еще и вдрызг пьян.

Еще один миг, и мы услышали рокочущий храп. Сид уснул.

— Этот мужлан оскорбил нас, — голос Азиза звенел холодной яростью. — Мы уезжаем.

— Не получится, — покачал головой Паладон. — Если мы хотим разгромить Альмерию, нам нужна его армия. — Впервые на моей памяти он выглядел смущенным.

— Паладон, он обозвал тебя евнухом, а меня маленьким принцем. Будь здесь мой отец, он приказал бы отрубить ему голову.

— А меня он обозвал содомитом, — пожал я плечами. — Но пойми, Азиз, Паладон совершенно прав. Мне кажется, мы слишком торопимся судить о нем. Да, он отнесся к нам с пренебрежением, но при этом разве мы можем отказать ему в проницательности? В чем именно он неправ? Азиз, ты действительно юн и малоопытен. Паладон не телохранитель, но он твой друг и отдаст за тебя жизнь. Что же до меня… Я ведь и вправду твой любовник. Думаю, он все о нас знает. У Салима есть в Сарагосе шпионы. Не исключено, что свои соглядатаи есть и у Сида в Мишкате. Откуда нам знать, может, он решил испытать нас? Принялся поносить и оскорблять, желая узнать, как мы поступим в ответ. Он же нас совсем не знает. А вдруг он хочет выяснить, из какого мы слеплены теста, прежде чем пойти с нами в бой? Вдруг мы не сдюжим?

Разговаривая, мы отвернулись от кушетки и потому вздрогнули, когда услышали, как кто-то позади нас медленно захлопал в ладоши. Обернувшись, мы увидели бородатого исполина, который, осклабившись, смотрел на нас. Изящно и вместе с тем проворно — о, как же не похож он был на пьяницу, что мы лицезрели буквально только что, — Сид вскочил с кушетки, отбросив на ковер гигантскую тень. Легкой походкой он приблизился ко мне и потрепал по волосам. Все это время он не сводил глаз с Азиза.

— А твой шельмец-иудей не так-то прост. Ума не занимать. Тебе, принц, повезло с советчиками. Это вдохновляет. Может, все же от вас и будет кое-какой толк. — Он перевел взгляд на меня. — Самуил, я наслышан о тебе и твоих волшебных снадобьях. Да, у нас есть соглядатаи, которые не зря едят свой хлеб. Эмир Мутамид — человек опытный. И я служу ему, потому что он знает, что такое честь, — совсем как твой отец, Азиз.

— Да что наемники знают о чести? — Мой друг был все еще зол. — Ты не проявил к нам должного уважения. Да и сейчас ведешь себя высокомерно.

— Меня хотят поставить на место? Ну что ж, — улыбнулся Сид.

Сделав шаг назад, он вежливо склонил голову, однако опять же не очень низко — так при дворе халифа один эмир приветствовал бы другого эмира, равного ему. Выпрямившись, он протянул руку Азизу — уже на христианский манер. Мне очень захотелось, чтобы Азиз пожал ее, ведь именно так и следовало сейчас поступить. И принц не разочаровал меня: он сделал это с величайшим достоинством. Затем лицо Азиза расплылось в обаятельной застенчивой улыбке. Я вздохнул с облегчением — как и Паладон, чью руку сейчас тряс Сид. Мгновение спустя и моя ладонь утонула в его лапище. Сид выглядел очень торжественно, и вдруг он взял и подмигнул мне. В этот самый момент я понял, почему люди идут за ним.

— Прежде чем мы успели покончить с церемониями, принц, спешу сказать, что я был потрясен, узнав о смерти Абу Бакра. Мы не были с ним знакомы лично, но встречались на поле боя — много лет назад, до того, как он перебрался в Мишкат. Хоть тогда мы и сражались друг против друга, должен признать, что он неплохо командовал своим полком. Мне очень хотелось свести с ним знакомство — думаю, мы бы стали друзьями.

— Он был тоже высокого мнения о тебе, аль-Сиди, — промолвил Азиз. — Мы очень скорбим о нашей утрате.

Я и не ожидал подобных речей от Азиза. Сейчас он говорил как опытный царедворец, притом что мы с ним всегда общались по-простому, без церемоний. Я думал, что хорошо знаю своего друга, и вот внезапно он открылся мне с новой, неожиданной для меня стороны.

Сид тоже произвел на меня сильное впечатление. Дело не только в арабском языке, которым он владел в совершенстве. С хитрой улыбкой, будто бы извиняясь за былую грубость, он неожиданно процитировал строки из знаменитого стихотворения мастера любовной лирики Аббаса ибн аль-Ахнафа[41], кое-что в нем умело поменяв, сообразно обстоятельствам:

Даже Азиз не смог сдержать улыбки. Мне подумалось, что не зря говорят об обманчивости первого впечатления. Сид отнюдь не был грубым, нахальным, бесцеремонным воякой — это был лишь образ, который иногда бывал ему полезен. Прославленный герой оказался начитанным, образованным и обаятельным — причем расположить к себе он мог кого угодно, хоть придворного, хоть простого воина. Он знал, как это сделать, — для того, чтобы я проникся к нему симпатией, ему оказалось достаточно всего лишь вовремя мне подмигнуть. Я мог легко представить, как грубость Сида, которой оскорбился Азиз, привлекала на сторону героя Андалусии простых воинов.

Великий полководец хлопнул в ладоши и присел рядом с нами на кушетку. Откуда ни возьмись в шатре появились слуги, тащившие нам разные яства, закуски, фрукты и вино. Коронным блюдом оказались два жареных фазана, фаршированные перепелками, которые, в свою очередь, были фаршированы вьюрками. И это в военном лагере, накануне битвы, когда враг находился всего в миле от нас! Вошли изящные темнокожие рабыни. Лица их были прикрыты полупрозрачными вуалями. За исключением этих вуалей на них практически не было одежды. Девушки опустились рядом с нами на колени, они нам подносили серебряные кубки для омовения рук, наполняли чаши с вином и подкладывали в тарелки еду. Сид полулежал на кушетке. Он ел и пил от души. В джеллабе и тюрбане он походил на андалусца куда больше, чем мы в наших кольчугах. Я никак не мог до конца осознать, что передо мной вовсе не бескультурный рыцарь-северянин. Видно, за долгие годы, прожитые в Сарагосе, он перенял наши обычаи и привычки. Он даже рыгнул сообразно принятым правилам: когда увидел, что мы больше не притрагиваемся к пище. Таким образом Сид деликатно намекнул, что трапеза подошла к концу.

Мы, грешным делом, думали, что сейчас приступим к обсуждению плана завтрашней битвы. В отличие от Сида, мы поданную еду разве что поклевали, а вино лишь пригубили, чтобы не обидеть хозяина. Мысль о предстоящем бое внушала нам ужас. Однако, вопреки нашим ожиданиям, когда слуги вынесли блюда, Сид приказал рабыням остаться. Они сбились в углу шатра, откуда и строили нам глазки, покуда не вернулись слуги с музыкальными инструментами. Девушки принялись играть. Сид устроился поудобнее на подушках с огромным кубком, который вмещал по меньшей мере целый кувшин вина.

41

Аббас ибн аль-Ахнаф (750–808) — арабский поэт-лирик нового направления, отказавшегося от канонизированных норм доисламской поэзии. Писал исключительно любовно-элегические стихи.