Книга алхимика
(Роман)

О чудные, сладкие богохульные слова… Их произнес Азиз, а не я. Это случилось уже после, когда мы разомкнули объятия, вновь став сами собой. Это было первое, что я от него услышал:

— Это и есть то, о чем ты мне постоянно рассказывал? То, что Бог-Перводвигатель внутри нас. Это и есть тайна, которую мы сейчас раскрыли.

Я улыбнулся от гордости и удовольствия и посмотрел на его веселое лицо. Я был в равной степени учителем, другом и любовником Азиза.

— Он ведь в тебе, да? — спросил Азиз. — Бог в тебе.

— В нас, — прошептал я.

Мы смотрели друг другу в сияющие глаза, зерцала наших чувств, не в силах отвести взгляд в сторону, желая как можно дольше продлить то чувство единения, которое испытали.

— Самуил… Самуил… — прошептал Азиз. — Ты ведь никогда меня не бросишь, правда? Иначе ты разобьешь мне сердце.

— Никогда, — пообещал я. — Пока жив, я буду с тобой.

— Я тоже тебя не брошу. Без тебя… без тебя меня как бы нет… Я никто. Как же я тебя люблю… Ты такой… такой красивый… Как только я тебя увидел, то сразу понял, что без тебя мне не жить… Теперь мы всегда будем вместе. Потому что мы с тобой единое целое! — в восторге вскричал Азиз.

Своим громким голосом он вспугнул одного из белых голубей Салима, сидевших за окном. Птица улетела, и взмахи ее крыльев были словно трепет моего сердца. Я никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.

Ах, Азиз, мой Олень, с которым я разделил райскую вечность — каждую секунду каждой минуты каждого часа каждого дня тех двух лет, где каждое мгновение было длиною в целую жизнь. Азиз, в чьих объятиях я умирал каждый вечер, чтобы вместе с тобой возродиться и встретить рассвет нового дня, что стало с тобой? Где сейчас обретается твоя душа?

Лампа тихо потрескивает. Осталось всего несколько бочонков масла. Довольно тешить себя воспоминаниями, пусть они и столь дороги мне. Я должен написать о Сиде и о том, как был нарушен наш покой. Это случилось, когда мы отправились на войну.

ДУРАК ГОСПОДЕНЬ

Аль-Андалус, 1063–1080 годы

Эпоха Тайфа

Повествование

В котором я рассказываю, как ученый муж познакомился с рыцарем, и о том, как любовник стал принцем.

Был самый обычный осенний день. Из-за холодных дождей во дворе стояли лужи, а садовники выуживали из фонтана желтые листья. С садовниками сплетничали прачки, которые, завидев, что выглянуло бледное осеннее солнце, кинулись вывешивать белье. Сквозь дымчатые стекла библиотечного окна я видел, как качаются от ветра верхушки кипарисов, и потому радовался благословенному теплу, исходящему от жаровни. Я бездельничал. Погрузившись в легкую грусть, я ломал голову над тем, как выразить свои чувства к Азизу в стихотворении.

Когда один из рабов-нубийцев позвал меня в кабинет хозяина особняка, я и представить не мог, что за сюрприз приготовила мне судьба. Я решил, что визирю снова понадобилась врачебная помощь. Вот уже несколько недель я лечил его от хронических болей в спине. Меня порекомендовал сам Саид. Расстроенный тем, что меня оторвали от мечтаний, я вздохнул, взял мази, бутылочки для прогревания и, не торопясь, отправился в покои Салима.

Каково же было мое удивление, когда в аванзале я обнаружил Паладона в рабочей одежде. Его лицо и волосы были перемазаны строительной пылью. Его тоже привел сюда один из рабов-нубийцев. Мой друг, скрывая беспокойство, пытался сохранять бодрость духа и шутил.

— Представляешь, лежу я на лесах и вырезаю архангела на одной апсиде… Ну, знаешь, в той новой церкви, о которой я тебе рассказывал. И тут вижу, как на меня сверху смотрит этот здоровяк. Стоит на лестнице, рот до ушей, — произнес Паладон и раздвинул губы в улыбке, изображая африканца: — «Мальчик, тебя зовет хозяин. Жаль, что ты не можешь взять крылья у этого прекрасного ангела, над которым ты трудишься. Бросай все и лети во дворец быстрее джинна», — Паладон пожал плечами. — Вот я и прилетел.

— Что случилось?

— Понятия не имею. Но, думаю, что-то серьезное. Меня сопровождал сюда целый отряд конников.

Мы бы говорили и дальше, но тут секретарь Салима отдернул полог и жестом пригласил нас войти.

Визирь неподвижно сидел в кресле с высокой спинкой и читал письмо. На нем был строгий халат, который он обычно надевал на судебные слушания. Перед ним на ковре, скрестив ноги, расположился Азиз. Он приветливо улыбнулся, когда мы присели на корточки рядом с ним. Наше внимание привлек старый воин в полном боевом облачении, стоявший подле Салима и державший под мышкой шлем. Он был слеп на один глаз, а через всю загорелую щеку до самого подбородка тянулся неровный белый шрам. Мы, конечно же, сразу узнали старика. Его в Мишкате знала каждая собака. Это был Абу Бакр — командующий армией всего эмирата.

Салим поздоровался с нами меланхоличным кивком.

— Благодарю, что пришли без промедления. Перейду сразу к делу. Толедцы объявили нам войну. Я только что от эмира, он со мной согласен. На этот раз у нас нет выбора. Будем сражаться.

Мы с Паладоном переглянулись. Визирь никогда прежде не обсуждал с нами государственные дела, не говоря уже о делах военных.

— Но, отец, толедцы не представляют для нас никакой угрозы, — промолвил Азиз. — В прошлом году народ изгнал своего эмира аль-Кадира, и сейчас Толедо погружен в хаос.

— Если бы ты, Азиз, не спал во время аудиенций у нашего эмира, то запомнил бы, что аль-Кадир снова занял престол в Толедо три месяца назад.

— Прости отец, — пристыжено склонил голову Азиз, — но я все равно ничего не понимаю. С чего им вдруг объявлять нам войну? У них лишь один небольшой повод для недовольства — маленькая приграничная крепость, которую ты построил для охраны перевалов. Но ты сам не раз говорил, что этот мелкий спор можно разрешить путем переговоров.

— Все это было бы так, если б аль-Кадир восстановил власть в своем эмирате самостоятельно, но ему помогла христианская армия, обстрелявшая город из баллист. Именно это и вызывает у меня беспокойство. Впервые с падения халифата христиане открыто вмешались во внутренние дела Андалусии. Кроме того, это означает, что у Альфонсо Кастильского теперь есть вассал-мусульманин, его марионетка. С виду на нас напал Толедский эмират, но за этим стоит Кастилия. Так что не надо тешить себя надеждой, что мы имеем дело с обычным пограничным конфликтом.

Мы в молчании уставились на Салима. Абу Бакр хмурился за его спиной, воинственно вращая единственным глазом. Визирь тяжело вздохнул.

— Близится большая война, которой я всегда опасался. Враги ислама становятся все самоувереннее.

— Но христиане слишком слабы, чтобы причинить нам вред, — возразил отцу Азиз, — их крошечные королевства и княжества едва сводят концы с концами. Аль-Андалус богата, и ее армии сильны.

Салим раздраженно покачал головой.

— Неужели ты совершенно ничего не помнишь из того, что я тебе говорил? Да поймите же вы… Да, все вы, — он обвел нас взглядом, — нет никакой Аль-Андалус. После падения халифата мы превратились в горстку эмиратов, сражающихся друг с другом из-за всякой ерунды. По отдельности мы не сможем противостоять кастильской армии. Мы разрозненны, в этом наша слабость, и христиане прекрасно это понимают. Пятнадцать лет назад отец Альфонсо Фердинанд потряс весь исламский мир, когда взял Коимбру. Впервые за триста лет христиане захватили земли, принадлежавшие мусульманам. Мы не любим говорить об этом из чувства стыда. А еще мы не любим вспоминать, что в тот же самый год отряд норманнских разбойников, именовавших себя крестоносцами, с благословения римской Церкви и при молчаливом попустительстве Фердинанда, пересек горы, отделявшие наши земли от Галлии, и захватил город Барбастро. Налетчики ушли, но перед этим разграбили город, сожгли мечети, перебили всех мужчин, а женщин, изнасиловав, погрузили на корабли и отправили на продажу в Византию, на невольничьи рынки. И это было. И это допустили мы. И это позор для нас. — Глаза Салима метали молнии. — Набег произошел, как раз когда меня только назначили на должность визиря. Несмотря на всю свою неопытность, я прекрасно понимал, что нас ждет в будущем. Эмир Абу тоже это осознавал. Но остальные правители эмиратов будто ослепли. Мы с моим дядей пытались уговорить их объединиться, чтобы вместе выступить против христианской угрозы, но наши гордые соседи предпочли бездействие. Хуже того, некоторые согласились платить дань, которую от них потребовал Фердинанд. Одного разоренного города оказалось достаточно, чтобы трусливые эмиры по всей Андалусии сдались без боя.