Обратная сторона долга

– Вы здесь уже давно, расскажите мне что-то о Алексе фон Рихтере. Любая мелочь может мне помочь.

Сашка быстро пришел в себя и уже со всей серьезностью сказал:

– Да что тут скажешь. На крупного зверя замахнулись. Занимает высокую должность в главном штабе. Раз в две недели конвой привозит документы в немецкий штаб, бумаги явно особого рода, раз возят с таким сопровождением. Он, оберст и еще один офицер подписывают их и конвой уезжает. Пару раз в месяц ездит куда-то, обычно по понедельникам, возвращается в среду. В этот вечер среды он сюда не приходит. У нас есть человек, который наблюдает за главным штабом. Так вот он это все докладывает – кто, к кому и когда. Как человек отличается особой сдержанностью, лишнего никогда не болтает, жестокостью не славится. Просто солдат, а не член банды головорезов, коими являются офицеры СС, например.

Сашка пару минут молчал и затем добавил:

– Катерина, что касается личной жизни майора, поскольку я думаю это главная часть твоего задания, то здесь могу сказать одно – никого. Ни постоянных, ни разовых женщин. Мужик ли он, – скривив губы в презрительной улыбке злобно проговорил парень.

Зазвучала музыка и Сашка с Аней вышли на сцену. А меня продолжили терзать мрачные мысли о том, смогу ли я справиться с этим заданием. Полгода работы с психологом при штабе! Были ли они? Сейчас мне предстояло встретиться лицом к лицу с мужчиной, на фотографию которого я смотрела за это время чаще, чем на себя в зеркало. И девочка в глубине души, несмотря на психологическую подготовку, начинала тихо плакать. Я подошла к столу, на котором стоял недопитый Аней бокал красного вина, и сделала глоток. Приятное тепло разлилось по телу и нервное напряжение немного отступило. И тут я услышала, как Анька, закончив свой номер, объявляет мой выход:

– А сейчас, уважаемые дамы и господа, я хочу представить вам изюминку нашего сегодняшнего вечера, юное дарование, мадмуазель Катерину. Она сыграет на фортепиано отрывок из пьесы Вагнера «Феи».

Глава 4

Занавес поднялся и я вышла на сцену. Странное чувство непреодолимого страха охватило меня. Оно длилось всего мгновение, но было настолько пронзительным, что я невольно закрыла глаза. По залу пробежал шепот и прозвучала насмешливая реплика:

– Наверное, мадмуазель поняла, что тонкая игра великого композитора ей не под силу.

Немцы так любили Вагнера, что мне было просто невыносимо противно играть эту тяжелую музыку. Я великолепно музицировала, чему была обязана моей строгой бабушке, которая при малейшей ошибке била меня по рукам. Когда я была малышкой, мне это казалось кощунством. Но теперь, о, бабушка, как я тебе благодарна! Я гордо вскинула подбородок и на чистом, без малейшего оттенка акцента языке, прекрасно отшлифованном в штабе подготовки разведчиков, бросила в зал фразу:

– Я сыграю, а кто усомнится в моем таланте после прослушивания, прошу на сцену проявить себя в том же качестве.

Сидевший за столиком в первом ряду немолодой офицер поднял бокал и громко сказал:

– Достойный ответ для такой юной особы. Давайте поддержим ее аплодисментами.

Все захлопали, а я заняла место возле фортепиано. Музыка всегда меня успокаивала. Раньше, когда становилось тяжело на душе, я садилась за старенький рояль в детском доме и под звуки мелодии уносилась в такое дорогое для меня прошлое. Туда, где не было войны, где я с братом сидела на кухне и уплетала мамины пирожки, а бабушка ворчала, что если я буду столько есть, то обязательно стану толстой, как тетка Марфа, бабушкина сестра, и меня никто не возьмет замуж. Я смеялась и игриво протягивала руку за следующим пирожком, а мама гладила по голове и говорила, что из меня в любом случае вырастет красавица независимо от количества съеденных мной пирожков. Сколько времени прошло! Как же это было мучительно больно вспоминать. И вот я здесь, среди ненавистных мне и моему народу фрицев играю не только музыкальное произведение, но и одну из самых сложных партий в моей жизни. Клавиши под моими пальцами запели волшебную мелодию. Я никогда не любила партии Вагнера, они был слишком тяжелы для моего восприятия. Но как нельзя кстати пригодились мне. Кто б подумал! Я нахмурила брови. Рояль был плохо настроен, для неискушенного уха музыка, которую он издавал, была безупречна. Но не для меня. Я поморщилась, подумав, что бы сказала моя бабушка, услышав игру такого инструмента. Но ход моих мыслей был прерван в считанные секунды. Кто-то резко взял меня за подбородок и молниеносным движением заставил подняться, тем самым прервав выступление. Вслед за молчанием рояля в зале тоже воцарилась тягостная тишина. Все смотрели на сцену. Опомнившись я подняла свой взор на человека и встретилась взглядом с невероятного небесного цвета глазами, в которых читалось сразу несметное количество обуревавших их обладателя чувств. Там был и гнев, и печаль, и надежда, ненависть, что только я не увидела в этих глазах за то короткое мгновение. Передо мной стоял Алекс собственной персоной. Его пальцы крепко держали меня за подбородок, не давая опустить голову или отпрянуть в сторону. Кожей я чувствовала, как его рука едва уловимо дрожала.

– Простите, господин офицер, если вам не нравится, я могу сыграть что-либо другое, – придя в себя тихим голосом проговорила я.

Но немец молчал, пристально изучая мое лицо.

Из зала послышался оклик:

– Алекс, оставь барышню в покое. Дай ей доиграть. Черт бы тебя побрал! Чего ты выперся на сцену?

– Алекс наконец присмотрел себе девку, – хмыкнул другой, уже изрядно пьяный голос.

Молодой офицер отпустил меня и медленно окинув с ног до головы взглядом, который будто говорил мне, что наше знакомство продолжится, покинул сцену. Меня колотила дрожь, я совсем, оказывается, не была готова так резко столкнуться с ним лицом к лицу. Доиграв это проклятое произведение я встала и сделала реверанс. Кто-то из немцев подарил мне цветы. В зале стоял громкий шум аплодисментов, который совершенно не заглушал гул от пульсировавшей крови в ушах. Я поклонилась и зашла за кулисы. В гримерке сидела Аня и нервно курила. Увидев меня она подскочила и обхватив за плечи защебетала:

– Ну, дорогуша, я такого не ожидала. Видать, ты и правда, как две капли воды с его женушкой. Видела бы ты его в тот момент, когда вышла на сцену. Он стал бледным, как полотно. У меня прям колени подкосились от радости, что зацепило его так быстро. Это же успех, Катька. Ну, держись, немчура чертов, теперь!

Анька была явно довольна тем, что я прошибла эту броню непоколебимости, которой славился гордый офицер вермахта.

– Где он сейчас? – спросила я.

Анька украдкой выглянула в зал.

– Не знаю. В зале его нет, вышел, наверное. Слушай, у меня сейчас еще два выступления. Потом я зайду переодеться и нужно же будет представить тебя Фридриху. Выйдем, посидим у него за столиком, я познакомлю тебя с офицерами, затем пойдем домой. А пока сиди в гримерке. Соберись с мыслями. Дверь запри и не открывай. А то мало ли.

– Да, конечно, – ответила я.

Анька под громкие аплодисменты выбежала на сцену, а я села на небольшую софу в углу комнаты и придалась мыслям о человеке, о котором так много слышала и которого только сейчас смогла увидеть вживую. Алекс был хорош собой, этого у него не отнять. Высокий, стройный, он был выше меня на целую голову. Тонкие черты лица, волевой подбородок и небесно-голубые глаза выдавали в нем чистокровного арийца. Какое-то невероятно теплое ощущение наполняло меня изнутри и придавало умиротворения. «Благо, что он хоть на жабу не похож, это облегчает мне задачу», – подумала я и улыбнулась. Звуки музыки стихли и зал взорвался аплодисментами. Аньку явно любили немцы. Это было немудрено. Яркая, веселая, с звонким смехом она приковывала взгляд любого, с кем оказывалась рядом.

– Фух, – выдохнула она и как легкая бабочка впорхнула в гримерку, затем плюхнулась на стул и потянулась за сигаретой. – Дай мне пару минут, кошмар как устала,