Шепоты старой усадьбы

– А как же кафе в подвале? Оно разве не круглосуточное?

– Нет. Свадьбы гуляют, в основном, по субботам. Если в другие дни, то не допоздна. Да и по субботам не позже часа ночи уходят.

– Ясно. Значит, вы решили, что это призрак.

В моем тоне напуганная вахтерша отчего-то прочитала нотки иронии (они, возможно, и присутствовали, но в таком малом количестве, что заметить их было невозможно; видимо, женщина просто мнительна) и немного обиделась.

– Доченька, я понимаю, что вы, люди науки, во все сверхъестественное не верите – не положено вам, у вас склад ума другой, но мы, люди простые, верим своим ушам, глазам и тому, о чем деревенские еще в пору молодости у костра рассказывали. Я, знаешь ли, таких историй наслышалась, что… ох! – махнула она рукой. – Жаль, что не писательница.

– Я еще не сказала, что не верю, – строго ответила я. – Тем более что вы пока мне ничего толком и не поведали.

– Ах да… – Она опомнилась, но, вместо того чтобы продолжить, потянулась к своей кружке. Запить страх? Или оттянуть начало повествования? – Так вот, раньше если и были шаги, – отпив, продолжила она, – то только на верхних этажах, туда-сюда походят да успокоятся. А минувшей ночью… – Сударышеву всю передернуло, словно она была затвором пистолета. Или гармошкой, которую разжали и сжали для получения первых аккордов задорной мелодии. – Я услышала, как оно начало спускаться. Впервые.

– В смысле, по лестнице? – уточнила я. – По какой?

– Она здесь одна, – кивнула женщина в нужную сторону. Напротив окон на другом конце холла был широкий проход в коридор. А там, видимо, и лестница. – Я напряглась вся. Думаю, чудится мне или правда кто-то ходит? Но ведь уже третьи сутки дворец закрыт, значит, не сотрудники. Кафе теперь тоже не работает, да у них и вход отдельный, как я уже сказала, с нашей лестницей никак не соприкасается. Куда звонить? В психушку, чтобы меня забрали, или в милицию? Крикнула: «Кто здесь?» Никто не ответил. Я вооружилась ножницами и выглянула в коридор. Шаги замерли на лестнице, а сюда никто не выходит. Думаю, что делать? Вернулась на пост. Взяла трубку, приготовилась звонить. Замерла, стою. Жду. Ничего не происходит. Ну, я трубку-то и положила. Решила – показалось мне.

– А дальше что?

– Дальше я села, кроссворд взяла и ручку. И в этот момент оно опять пошло! Причем на первом этаже. По коридору. В сторону холла, где я и находилась. В ту минуту у меня, что называется, волосы на голове зашевелились. Я почему-то подумала о том, какое верное это выражение. Аня, у тебя было так когда-нибудь? Ощущение, будто луковицы пляшут?

– Нет, – покачала я головой, с трудом сдерживая улыбку. – Но у меня в редких случаях пляшут мурашки. На коже.

– Ну это тоже, – махнула она рукой. – Это я даже не учитываю. А тут просто ужас обуял меня какой-то. Я попыталась встать – и не могу. Ноги приросли к полу, а туловище – к стулу. Сижу и слушаю, как Он приближается. В какой-то момент глаза наткнулись на ключи, лежащие на столе. Пять замков! Пять! Но, думаю, авось успею? Да еще и третий барахлит… Дверь поднимать надо…

– Да-да, я помню.

– Вот. И я смотрю на ключи, и в голове забилось: «Спасение!» И вот когда это слово разлилось по мне изнутри, я ощутила, что руки-ноги стали двигаться. Вот.

Я не стала пенять женщине на трижды сказанное безынформативное «вот» и постоянные прерывания речи. Я понимала, что ей тяжело давался этот рассказ. Возможно, слушать со стороны такие небылицы смешно, но кто знает, как бы отреагировала я сама, очутившись в подобной ситуации. Это мне сейчас кажется, что я побежала бы проверять, кто имеет наглость шастать по вверенной мне территории, а заметив кого-то, имеющего физическую оболочку и размер, превышающий кота, кинулась бы звонить по 02. Но кто знает, как оно было бы на самом деле?

Галина Викторовна снова отпила остывшего чая. Два глотка, не больше. И тут же вернулась к теме разговора:

– Я резко схватила ключи со стола и побежала к выходу. В голове было только: «Успею или не успею открыть?» Но вот последний замок поддался, я дернула ручку на себя, и тут черт дернул меня глянуть в зеркало. С того места, где я стояла, как раз отражается проход из коридора в холл. И я увидела его! Призрак! Одетый во что-то длинное и черное, на голове старомодная шляпа, глаза горят. И сам он будто светится…

– Вы хорошо его разглядели?

– Да где ж тут разглядишь? Я вне себя от ужаса была. Вылетела на улицу прям в пижаме и накинутом сверху халате – как была. И осталась ночевать на лавочке.

– Ясно. Усы были у него?

– Что? – на миг застыла вахтерша. Как будто в разгаре обсуждения рецепта котлет по-киевски я ни с того ни с сего заговорила о постмодернизме в творчестве Фаулза. – Не помню… Вроде были. Да! Кажется, были.

Я полезла в сумочку и достала распечатанное с Интернета изображение.

– Он?

Дамочка сперва удивленно смотрела мне в лицо, словно ожидала признания в том, что я фокусник, и последующего за этим доставания кролика из шляпы, но быстро пришла в себя и взяла в руки лист бумаги.

– Похож. Кто это, Аня?

– Матвей Дмитриев-Мамонов. Один из последних владельцев усадьбы.

– А разве не Голицыны здесь жили?

Кивнув, я пояснила:

– После того как Мамонов, ложно обвиненный в безумии, скончался, имение перешло к Сергею Голицыну.

– Сергею? Мне местные рассказывали о Борисе.

Снова кивнув, я кинулась примерять на себя преподавательскую деятельность.

– Борис Голицын купил имение в конце семнадцатого века. Это тот самый, что воспитывал юного Петра Первого, видимо, о нем вам и рассказывали. Именно по его приказу в 1690 году началось строительство церкви Знамения Пресвятой Богородицы, которую мы имеем удовольствие наблюдать и сейчас. А дворец был построен только при его внуке. Затем имение много раз переходило из рук в руки: после Голицыных им владели Потемкины, затем сама Екатерина Вторая, после – ее фаворит Александр Дмитриев-Мамонов. Матвей – его сын. Уже после его смерти усадьба перешла снова к Голицыным. Сергей Голицын был действительным тайным советником первого класса при царе. Он был чрезвычайно богат и владел одновременно несколькими усадьбами. Успел сбежать за границу до революции.

– Вот оно что. Спасибо Анечка, очень познавательно. Я ведь редко с историками общаюсь.

– Так вот, Матвей Дмитриев-Мамонов, – продолжила я, – был умным, благородным и отважным человеком. После Бородинского сражения получил именную золотую саблю «За храбрость». Уменьшил своим крепостным налог в десять раз. Его беда заключалась в его же уме. Он был одним из первых, кто пришел к идее ограничения самодержавной власти. Со своим другом графом Орловым они в этом самом дворце обсуждали идеи создания организации «Орден русских рыцарей», этакой предтечи декабристов. Но тираны знают, как бороться с таким вольномыслием, и Мамонова признали умалишенным. Так он и скоротал последние годы своей жизни, в имении Васильевском, где был фактически узником, за любое непослушание его «лечили»: обливали холодной водой и привязывали к кровати.

– Какая горькая судьбина, – покачала моя собеседница головой. – Теперь понятно, почему его дух неприкаянный здесь бродит.

К тому моменту, как мы договорили, поселок уже окунулся в вечерние сумерки. Оставшийся день ушел на осмотр помещений первого этажа: коридора, зала для регистраций брака, фуршетного зала (он был намного меньше ресторана, расположенного в подвале, для скромных, «семейных» свадеб – пояснила Галина Викторовна), комнаты административного состава, комнаты под аппаратуру и других помещений, арендуемых загсом. Каждый вечер нужно обходить их все, проверяя, везде ли выключен свет. Ворота, окружающие территорию дворца, запираются только на ночь, но на окнах первого этажа решетки, так что вероятность взлома минимальна. На верхние этажи, принадлежащие НИИ животноводства, Сударышева даже не поднимается: во-первых, злоумышленники никак не попадут на верхние этажи, минуя первый, во-вторых, боится. Ведь шаги и стоны доносятся именно оттуда.