Попутчики

— Я всё могу! — торжественно заявил Крис и запер дверь на щеколду — как будто опасался, что кому-то кроме него придёт в голову разгуливать ночью по карнизу и заглядывать в чужие палаты.

— Так уж и всё? — хмыкнула Мэй с преувеличенным недоверием.

— Спорим? — Знакомый азартный прищур. — Что мне сделать, чтобы тебя убедить?

Улыбка хитрая и беспечная. Искренняя.

— Удиви меня, — предложила Мэй, хотя он уже сам по себе был удивительным, с этой своей чистой, почти детской радостью, которую ухитрился найти даже здесь и которой делился так легко и щедро — вопреки тревоге, не исчезнувшей, но будто бы поблекшей и потерявшей остроту. — Сделай что-то, чего я от тебя не ожидаю. Что-то, что мне понравится.

«Та ещё задачка для человека, от которого никогда не знаешь чего ожидать и поэтому всегда ожидаешь чего угодно», — подумала Мэй и вдруг испугалась — на одно короткое мгновение испугалась, что он неверно истолкует её слова, сочтёт их намёком, не поймёт, ошибётся…

Но Крис не торопился ошибаться. Он вообще не спешил действовать. Покачивался с носка на пятку, задумчиво теребил собственные пальцы — не то разминая, не то согревая. Потом, видимо поймав себя на этом бессознательном движении, спрятал руки в карманы… И вдруг просиял, словно решение сложного ребуса оказалось проще, чем он рассчитывал.

— Удивить, говоришь? — протянул он и сделал несколько шагов вперёд. Остановился, явно прислушиваясь к ощущениям. Во взгляде появилась сосредоточенность, и оставшееся расстояние Крис преодолел медленно и будто бы насторожённо. Однако не передумал и, приблизившись к кровати, велел деловито: — Закрой глаза и протяни руку. Ладонью вверх.

Требование напомнило о вечере бала. Об уверенном прикосновении, о калейдоскопе чувств, о вихре энергии — одновременно сладком и болезненном…

— Мне нельзя колдовать, — напомнил Крис в ответ на её удивлённый взгляд. — Так что ничего экстремального. Просто маленький сюрприз. Надеюсь, приятный.

Мэй послушно закрыла глаза, и через несколько секунд…

Она узнала его на ощупь. Знакомая прохлада камня, привычная гладкость бусин… Не открывая глаз, Мэй перебирала их пальцами, чувствуя, как неожиданно сильно бьётся сердце.

О бабушкином подарке она вспомнила на следующий день после бала, но в университет попала лишь в понедельник. И, не найдя ни одной бусины из порвавшегося ожерелья, испытала одновременно острую грусть и странное удовлетворение. Потеря казалась уместным напоминанием: чудес не бывает.

Но кое-кто, похоже, вознамерился доказать обратное.

Крис всё ещё держал ожерелье на весу, потому что Мэй никак не решалась по-настоящему взять его в руки и не открывала глаз — будто боялась спугнуть морок. Ей вдруг отчётливо представились тихие университетские коридоры. И студент, одним прикосновением открывающий запертые двери, проходящий мимо пустых лабораторий, поднимающийся по старой лестнице, пересекающий оранжерею. И круглые бусины на сером полу — словно капли крови на месте преступления. И руки, вновь собирающие эти капли в ровную нить. Потому что разорванное ожерелье — единственное, чему ещё можно вернуть цельность. Единственное, что ещё может стать прежним.

Воспоминания, отзвуки, эхо пережитых и отпущенных эмоций. Отпущенных ли? Жар ладони на шее и дыхания на губах. Стук бусин-капель по каменному полу. Боль и страх. Ярость и боль. Уже и не понять, чьи. И не понять, чьи пальцы дрожат так сильно, что колеблют соединившую две руки гранатовую нить.

— Мэй… — Ожерелье всё-таки опустилось в ладонь. — Я идиот, да?

Она вскинула взгляд и лишь тогда почувствовала, что ресницы слиплись от слёз, и поняла, почему голос собеседника звучит так тихо и виновато.

— Нет. Конечно нет. Ты… — Она помедлила, но лишь мгновение. — Ты очень хороший человек, Крис.

— Я? Хороший человек? — Теперь он выглядел озадаченным. И чувствовался так же: удивление с нотой недоверчивой благодарности. — Да нет. Обычный на самом деле.

Он протянул руку, будто хотел стереть слезу с её щеки, но остановил движение. Однако Мэй всё же почувствовала незавершённое прикосновение. И оно было ледяным. И рука у Криса действительно дрожала — от холода. Будто он всё время их разговора держал её опущенной в сугроб.

— Очень хороший и очень замёрзший, — прокомментировала Мэй, обхватив его руку ладонями и позволив ожерелью скатиться вдоль предплечья и повиснуть на локте. — Что с тобой? Здесь же не холодно.

— Я всегда мёрзну в больницах, — пожал плечами Крис. — Мёрз раньше. Когда не умел ставить барьеры.

— А сейчас барьеры не работают?

— Сейчас я не чувствую, как они работают. Но, видимо, не очень хорошо. Так что…

Он подался назад, очевидно собираясь вернуться к балкону, но Мэй не пустила. Продолжая сжимать ледяные пальцы, сдвинулась на кровати, подогнула ноги, потянула Криса за руку, заставляя сесть рядом, и решительно набросила ему на плечи одеяло.

— Не надо, — запротестовал он, порываясь встать.

— Надо, — возразила Мэй. — Не хватало ещё, чтобы ты простудился. А мне не холодно.

Это было чистой правдой, но Криса не успокоило.

— Я не только об этом, — сказал он напряжённо, и эмпат наконец поняла, в чём дело. То, что он боялся самого себя больше, чем его боялась она, казалось невероятно трогательным, и Мэй улыбнулась, надеясь поделиться с ним хотя бы частью собственной уверенности.

— Ты не можешь колдовать, — напомнила она. — В коридоре дежурит медсестра, ты сам говорил. И здесь наверняка есть какие-то сигнальные амулеты — и в палате, и на твоих браслетах. Так что даже если тебя вдруг перемкнёт, ничего страшного не будет. В худшем случае кто-нибудь с перепугу даст тебе по голове. Возможно даже я.

Он сдался, вернул ей улыбку и, сбросив кроссовки, с ногами забрался на кровать, чтобы тут же плотно закутаться в одеяло.

— И это я хороший человек? — хмыкнул, явно смущённый тем, что слишком уж быстро променял осторожность на тепло. — Спасибо.

— Наслаждайся. — Мэй оперлась на стену, подложив под спину подушку, и вновь принялась перебирать бусины бабушкиного ожерелья.

Палату заволокло тишиной, нарушаемой лишь приглушённым шумом ветра и тихим постукиванием гранатов в нервных пальцах. Впрочем, стук этот слышался всё реже — Мэй чувствовала, как движения становятся мягкими и спокойными, под стать тишине, в которой не ощущалось ни тревоги, ни напряжения, ни мрачных предчувствий.

Боковым зрением она видела Криса, который сидел рядом, за неимением подушки опершись спиной на голую стену и спрятавшись в одеяле почти целиком — только глаза блестели в неярком свете лампы. Эмпатическое восприятие почти рассеялось, но от ночного гостя всё ещё исходило ленивое расслабленное тепло — как от пригревшегося и почти задремавшего котёнка. Захотелось вдруг придвинуться ближе, прижаться — или прижать к себе, чтобы свернулся калачиком, уснул под боком и точно никуда не ушёл до самого утра. Хотя он ведь и так не уйдёт, если она попросит. Понимание этого медленно вошло в солнечное сплетение острой горячей иглой — настолько тонкой, что не способна была причинить боли — лишь сбить на миг дыхание.

— Ты меня чувствуешь? — тихо спросила Мэй, и Крис отрицательно качнул головой.

— Я и себя-то не очень чувствую, — глухо пробурчал куда-то в одеяло, после чего всё-таки высвободил из-под ткани нос и рот. — Не люблю анестезию. Неудобно.

— Ну знаешь… — с сомнением протянула Мэй. — Иногда очень даже удобно. Вот как за горячую сковородку схватишься…

— Ага, правильно, — кивнул Крис. — Схватишься, руку отдёрнешь — и за лекарства. А если изначально ничего не чувствуешь? Даже не заметишь, что горячо, а ожог всё равно будет, и ещё какой. Руку-то отдёргивать не с чего. Вот у меня сейчас примерно так. Проходит уже, но всё равно неприятно. Хочется точно знать, что я не держусь за какую-нибудь горячую сковородку. Боль — слишком хороший индикатор, чтобы от неё отказываться.

— Мне всегда казалось, что избегать боли — это нормально, — хмыкнула Мэй. — Разве нет?