Попутчики

Попутчик шёл впереди, неторопливо и спокойно, и по его уверенным движениям было видно: он знает здесь каждый кирпич, каждый выступ, каждую трещину. Не обращая внимания на высоту, он держался так легко, будто умел летать. Его тёплая ладонь крепко сжимала руку Мэй и казалась самой надёжной опорой, какую только можно вообразить.

Страх остался где-то за спиной, на лестнице, и с каждым шагом ощущался всё слабее. Высота больше не пугала. Шум крови в ушах стих достаточно, чтобы можно было услышать шелест листьев и щебет птиц в ветвях. Прогретый солнцем воздух обнимал мягко и бережно, лёгкими касаниями ветра гладил по волосам. Казалось, стоит оступиться — и он подхватит, удержит, не даст сорваться с этой рукотворной вершины.

На середине пути Мэй осмелела настолько, что рискнула посмотреть вниз. И сразу поняла, что это было ошибкой: голова закружилась, тело вздрогнуло, теряя равновесие… И тут же воздух вокруг сделался густым и плотным — на мгновение, которое потребовалось Попутчику, чтобы развернуться и обхватить спутницу за плечи, уже без помощи поля удерживая её от падения. Несколько секунд они стояли не шевелясь, и лишь когда Мэй восстановила сбившееся дыхание, двинулись дальше.

Как только под ногами оказалась просторная площадка, которая должна была служить полом седьмого этажа, но из-за остановившейся стройки стала крышей здания, физик отпустил руку спутницы и уверенно зашагал вперёд. Мэй последовала за ним и вдруг застыла на месте, охваченная восторгом.

Перед ней расстилался мир. Только сейчас, когда окружающее пространство перестало скрываться за стенами и листвой, Мэй поняла, насколько оно огромно. Здание стояло на возвышенности, по склонам которой сбегали вниз деревья. Впереди, насколько хватало глаз, вздымались и опадали холмы — кое-где пёстрые от разнотравья, кое-где акварельно-сиреневые, сочно-жёлтые, рубиново-красные от цветов, кое-где укрытые плащами и капюшонами лесов и рощ. Вблизи пышные кроны темнели узорчатым малахитом, у горизонта — становились плоскими, превращаясь в отливающие золотом резные диорамы. Между холмами вилась река, сверкая лучами отражённого солнца, а за ней виднелись тёплые черепичные крыши Зимогорья, которое отсюда казалось разноцветной праздничной игрушкой — удивительным творением искусного мастера.

Ветер оглаживал цветы и траву, превращая пейзаж в подвижное дышащее море. И Мэй казалось, что это дыхание входит в её грудь, наполняет тело странной лёгкостью, делает её саму частью чего-то огромного и невыносимо прекрасного.

Время остановилось. Метроном в груди молчал, как будто его никогда не существовало.

— Как ощущения? — тихо спросил Попутчик.

Он стоял рядом, и Мэй не нужно было оборачиваться или протягивать руку, чтобы почувствовать его — так же, как она чувствовала себя саму, как чувствовала бесконечную синеву над головой, как чувствовала дыхание мира.

— Хочу малиновое пирожное, — сказала она первое, что смогло оформиться в слова. — И на море. И прийти сюда в Новый год.

«С тобой».

— Для начала неплохо.

Мэй чуть повернула голову, чтобы увидеть его лицо. Попутчик улыбался и смотрел вдаль — на крыши и шпили, на подсвеченные солнцем облака, парящие над холмами, словно диковинные птицы.

— Так странно… — прошептала Мэй, снова отворачиваясь от спутника и прислушиваясь к ветру, который играл в волосах и щекотал шею. — Такое чувство, что я всегда… была, есть и буду. И, кажется, я не могу это вместить. Как будто это… счастье?

— Это жизнь, Мышь. Моя версия. — Он тихо усмехнулся. — Или кислородное опьянение. Так сколько там осталось от моего часа?

— Заткнись.

У неё не получалось не улыбаться. Не получалось даже делать вид, что этот момент может быть чем-то испорчен. Казалось, будто Попутчик внял её просьбе и повернул время вспять. По крайней мере, Мэй очень давно не испытывала такого чистого восторга. Очень давно не чувствовала себя настолько свободной — словно рухнули стены крепости, в которой она пряталась последние несколько лет, не осознавая, как тесно взаперти.

Где-то глубоко внутри рождались желания. Хотелось нарисовать этот волшебный пейзаж. Хотелось пригласить Попутчика домой и сварить для него кофе. Хотелось извиниться перед Джо. Хотелось мороженого. И отправиться в очень долгое путешествие. И гулять по Зимогорью до самого вечера, а потом — до самого утра. И говорить — о важном и о пустяках. И делиться теплом и силой, которых сейчас так много внутри. Хотелось великих свершений и нелепых радостей. Ведь даже если времени осталось мало, на пару нелепых радостей его точно хватит.

Мэй сделалось смешно. Времени не может остаться много или мало, потому что время ей не принадлежит. Это она принадлежит времени. Она — маленькая часть огромного мира и всегда ею будет. Её здесь и сейчас — вечно.

В груди разлилась горячая благодарность — такая, какой не выразить словами. Хотелось обнять человека, который показал ей всё это. Хотелось наконец назвать его по имени…

— Прости меня.

Мэй вздрогнула и обернулась на глухой ломкий голос.

— За то, что было на балу. Ты сможешь меня простить?

Попутчик больше не улыбался и смотрел на неё прямым и отчаянным взглядом — очень странным здесь, на вершине мира.

— Почему ты не спросил внизу? — Мэй мягко усмехнулась, чуть наклонила голову, вглядываясь в его напряжённое лицо. — До того, как куда-то меня везти.

— Ты так испугалась, что я разбился… Это было бы нечестно.

Он стоял неестественно выпрямившись, бездумно сжав кулаки, окончательно отбросив маску беззаботного спокойствия. Как будто был уверен, что знает ответ, и лишь ждал приговора.

— И поэтому ты заманил меня сюда? Чтобы в случае чего было откуда сигануть и свернуть себе шею во искупление грехов?

— Если ты считаешь, что этого будет достаточно.

Рука взмыла вверх, и Мэй осознала собственное движение с запозданием — лишь когда раздался громкий хлопок, и удар обжёг ладонь. Наверное, стоило что-то сказать, но слова сплавились с бурлящим коктейлем эмоций в единый порыв, в резкий жест, призванный выбить из этой глупой головы всё, чему не стоило там оставаться. Попутчик молчал. На его щеке медленно гас алый след, перечёркнутый белой линией шрама, а в широко распахнутых глазах было удивление и что-то ещё… что-то…

— Спасибо, — тихо сказал он.

Ладонь и щёки пылали жаром, взбрыкнувшее сердце всё ещё колотилось в горле.

— У тебя паршивое чувство юмора, Попутчик, — сообщила Мэй, заметив, как подрагивает голос.

— Я подозревал. — Он улыбнулся коротко, лишь уголками губ, но хотя бы искренне.

Мэй подошла к краю крыши, спиной чувствуя внимательный взгляд. Осторожно села, свесив ноги.

— Я знаю, что случилось на балу, — сказала она. — Что и почему. После твоих откровений трудно было не догадаться.

Позади послышался протяжный выдох. Попутчик приблизился и остановился в шаге от края.

— Так вот почему ты не ушла…

— Ты слишком этого хотел. Я испугалась. — Она обернулась, помолчала немного и всё-таки решилась: — Ты не говорил, что можешь внушать эмоции и побуждения.

— Я… — Он покачнулся. Осел на бетонную плиту — будто волевым усилием пригвоздил себя к месту. Запустил пальцы в волосы. — Чёрт. Мэй… — В обращённом к ней взгляде был ужас.

— Тебе повезло, что у меня иммунитет, — продолжила она. — Видимо, из-за эмпатии. Я чувствую, где чужое.

Попутчик сглотнул, нервно потёр переносицу.

— Хотя это всё равно было довольно неприятно. Я бы сказала, бесцеремонно.

— Прости, — прошептал он хрипло. — Я не помню. Честно, не помню. Спасибо, что сказала.

— Знаешь, то, что ты даже не пытаешься оправдаться, выглядит довольно жутко.

Он грустно усмехнулся.

— Я мог бы сказать, что никогда не делал этого намеренно. И никогда не сделал бы в здравом уме. И не только этого. Но даже если бы ты мне поверила… — Он вскинул руку, не позволяя ни возразить, ни согласиться. — Это всё равно ничего не меняет. Потому что я сделал то, что сделал, и это факт. Даже если ты вдруг собираешься сказать, что я не виноват…