Аргиш

– Скучные вы люди. Нет в вас полёта, порыва. Считаете, что я всё просчитываю, везде выгоду свою ищу, а сами? На себя посмотрите.

– Всё. Колька надрался, – хохотнул Виталий.

– Может, и надрался. Только мне вот что интересно… Сейчас все такими прагматичными стали? Вот у Вадима хочу спросить – у молодёжи тоже так?

– Да о чём ты? – не выдержал Андрей.

– Сейчас расскажу… – Колька звонко убил комара на шее и отхлебнул из кружки.

– Познакомился я тут с дамой. Под тридцатничек. Симпатичная, свободная, весёлая. Поговорить с ней можно, а не только трахаться. И вроде как устроена по жизни.

Встречаемся. Всё хорошо. Я уже привыкать начал. Потянуло даже к ней.

А недавно… Позвонила. Говорит, встретиться надо, обсудить кое-что…

Приехала ко мне. Ну… как водится… А потом она спокойно мне говорит, что всё. Это – последний раз. Не хочет она больше со мной встречаться.

Ну, у меня, конечно, гордость взыграла – нет так нет! Уговаривать не буду. Уматывай! А в глубине – злость и обида. Как? Почему? Мужика нового завела? Провоцирует? Развести, женить на себе хочет?

А она сидит, чай пьёт, свеженькая такая, полотенцем после душа обмотанная, и рассуждает.

Я, говорит, почувствовала, что начала влюбляться в тебя. А мне это совсем не нужно. Не хочу я этих заморочек – слёзы, желания, мечты, бессонные ночи. Замуж стану хотеть. Себе жизнь испорчу, тебе тоже.

Никакого мужика на стороне нет, ты не думай. Просто… всё должно быть просто. Деловые, партнёрские отношения и постель в качестве приложения и удовольствия. Надо просто жить вместе по обоюдному удобству.

И никакой любви! Даже думать о ней не хочу!

Ну сами понимаете, меня несколько отпустило – чудит баба, истерит, вожжа под хвост попала – дело поправимое. Одумается. Сейчас мы её немного приласкаем, слов разных наговорим, и забудет она об этой фигне, размякнет.

Не тут-то было. Нет, и всё!

Поцеловала на прощание и говорит: «Ты не звони мне, не унижайся. Не вернёшь, озлишься только ещё больше».

Давай разлей, Виталик.

– Неправильно это как-то всё… – неуверенно произнёс Вадим.

– А я вот о чём подумал, – Виталик разливал разбавленный спирт по кружкам. – Ведь есть же тест на беременность? Так надо ещё придумать тест на любовь. А что? Пописал на бумажку – три красные чёрточки появились – значит, влюбился. Вот теперь и решай: то ли с любовью этой дальше жить, то ли избавляться – аборт делать.

– Ага! – подхватил идею Колька. – И контрацептивы должны быть всякие – предохраняться от любви, как от СПИДа. Заглотил таблеточку и трахайся на здоровье – никакая любовь тебе не грозит.

– Вы, мужики, совсем охренели. – Андрей поднялся и отошёл от костра.

Солнце так до конца и не зашло, слабо высвечивало горизонт. Ранние сумерки – отголоски «белых» ночей.

На берегу, возле воды, лежали перевёрнутые лодки.

День четвёртый

– Куда ты тянешь? В воду поглубже зайди, тогда и нос развернётся! – Андрей орал, полулёжа спиной на здоровенном валуне, пытаясь ногой развернуть корму лодки, чтобы направить её в слив между камнями. Вадим, стоя ниже по течению, тянул за верёвку, привязанную к носу лодки.

Вот чего он орёт? Нормально говорить не может? Ты объясни, как? Что ты хочешь? Я же не против, я сделаю. Орать-то, раздражаться зачем? Достал! Лучше бы я с Виталием плыл.

Устали. Время – к обеду, а уже вымотались. Всё было не так лучезарно, как представлялось.

Узкий поток бежал по каньону среди громадных хаотично наваленных глыб, делясь на отдельные струи.

Брели по воде, направляя носы лодок в сливы воды между камнями, а сами – либо обходили, либо перелезали через них.

Двигались медленно.

Плыть на лодках получилось всего несколько раз – метров по сто.

Но больше всего выматывали отмели и мелководье. Стенки каньона порой расступались, и поток разливался широко и мелко. Боялись пропороть днища о камни. Вчетвером, по двое с каждого борта, стараясь держать на весу, перетаскивали лодки через отмель.

Светило солнце, вода весело журчала, перекатываясь по камешкам, а они тащили, тащили, тащили… Потно, тяжело и бесконечно.

И наградой – за поворотом – широкая каменистая отмель и ручей – даже не ручей – маленькая речка по левому борту. И каньон сразу стал шире, и вода полетела вниз мощными струями, огибая камни, переливаясь через них тонкой искрящейся на солнце плёнкой.

Свершилось! Дождались! В лодки. Вёсла в руки. Отталкиваясь от громадных валунов.

Поплыли мимо навороченные каменной грудой стены каньона.

И плёс за поворотом. Первый плёс!

Река набрала силу, почувствовала уверенность, перестала неистово рваться вперёд, остановилась передохнуть.

Вынесло, выплюнуло на плёс.

Лодки покачивались на свободной воде. Редкие клочья оседающей пены. Течение слабое. Глубоко под днищем – вода прозрачная, дно видно.

Не гребли. Замерли. С вёсел – капли о воду, медленно, словно во сне…

– Ого-го-го! – заорал Колька. Порвал оцепенение.

– Что орёшь как оглашенный? Поплыли.

– Может, лагерем здесь встанем? Обсушимся, пока солнышко. Промокли же все насквозь, хоть выжимай, – Виталик, чуть пошевеливая вёслами, медленно подгребал к берегу. – И посмотреть хочется, что там за этими стенками? Вдруг там земля обетованная?

– Ладно. Давайте к берегу. Перекурим, – Андрюха резким противоходом вёсел развернул лодку. – Только останавливаться на ночёвку рано. Давайте ещё часок проплывём? Да и дров здесь нет.

Подгребли к берегу. Вылезли на камни.

Колька курил, развалившись полулёжа, закрыв глаза, подставляя лицо солнцу. Вадим снял сапоги и отжимал мокрые носки. Виталик, перелезая с камня на камень, поднимался наверх.

– Ты только там не долго! – крикнул вслед Андрей.

Виталик, не оборачиваясь, махнул рукой – мол, слышал.

Наверху было пустынно, плоско и голо. Веяло беспробудной тоской от раскинувшегося простора. Бесконечная зелёно-бурая простыня в едва заметных складках. Под ногами – дырявый ковёр из переплетений ветвей низкорослого кустарника. Да какой там… и кустарником это не назовёшь. Поросль какая-то, вцепившаяся в каменистую почву.

Солнце. Белёсое небо над головой, ни облачка. Но низкое какое-то небо, давит.

Ощущение бесконечности горизонтали и ограниченности вертикали.

Не привычно. Не уютно.

Оглянулся. Обрыв. Осыпь камней. Лента реки.

Вот река была живой – текла, блестела на солнце, пробивала себе путь. Что-то ей было нужно, куда-то стремилась…

Чапыжник – вдруг всплыло в памяти. Чапыжник? Присмотрелся – среди хаотично переплетённых веток и стеблей – ягоды – бледно-оранжевые, крупные, чем-то напоминающие малину. Сорвал пяток и стал спускаться вниз, к ребятам.

– Смотри, что нашёл! – показывал ягоды, лежавшие на ладони. – Там таких много.

– Морошка, – Андрей положил ягоду в рот. – Не дозрела ещё. Но через пару недель будет самое оно.

– Ну-ка, дай! – Колька бесцеремонно выбрал две самые крупные. – Вкус какой-то странный. Плесенью отдаёт. Они точно съедобные?

– Подожди… Если я не ошибаюсь, это Пушкин перед смертью морошки просил? – Виталик вопросительно смотрел на Андрея.

– Да. Горничная бегала на рынок за мочёной морошкой. Или за клюквой?

– Во жили! – хохотнул Колька. – А я первый раз пробую.

– Давайте в лодки, – Андрей за верёвку подтянул резинку к берегу.

Не торопились. Всё делали медленно, нехотя. Вдруг навалились усталость и безразличие – сказывались три дня нервотрёпки и гонки в неизвестность. Хотелось лечь, подставить лицо солнцу и не двигаться. Хотелось, чтобы кто-то поставил палатки, вскипятил чай. Ещё лучше – оказаться в своей, родной комнате с окнами во двор, где на площадке носятся дети, и их крики доносятся в приоткрытую форточку – лежать на кровати, прикрыв локтем глаза, видеть за закрытыми веками вскипающие красные пятна и ни о чём не думать.

Андрей с Вадимом отплыли первыми. Они уже скрылись за поворотом, а Колька с Виталием, беззлобно переругиваясь, всё никак не могли отчалить – всё было не так – вещи уложены не так, сидеть неудобно, вода под жопой…