Тонкая линия

– Неужели спрашивают? Не ожидал признаться такого от простых людей… У нас в Петербурге до сих пор считают, что патриотизм "черному" народу совершенно чужд, он де должен беспрекословно выполнять волю господ и только. Само слово еще недавно было под запретом.

– У нас в телеграфной команде люди подобраны более-менее грамотные и развитые, даже газеты и журналы я им иногда из штаба приношу для чтения, так что интересуются. А вот в войсках, особенно в пехоте, каких только диких слухов не ходит.

– И все же не хорошо, впредь католиков и иудеев приводите в церковь только по желанию. И я заметил креститесь вы необычно, палец прячете, не из староверов ли часом?

– Угадали ваше преподобие, действительно из них, – и Александр порывшись в общей с "предком" памяти, как мог обрисовал свое непростое отношение к религии.

– Плохо, очень плохо, никогда я не одобрял этих гонений властей на людей старой веры. – огорченно отметил священник, – Вот так безбожники и появляются, от веры отцов отпали, а к новой так и не пришли…

Они поговорили еще с полчаса на разные темы и расстались. Не ожидал Александр встретить адекватных людей в среде духовенства, оказывается есть такие. Не то что местные дуболомы в рясах, навесившие на солдат тяжелые кресты и иконы для "устрашения супостата" в последнем проигранном с треском сражении. Как же помогли им эти игрушки под Черной речкой, теперь вероятно предметы культа отправились в Британию в качестве сувениров. Словом надо на людей воздействовать, а с этим у местных попов туго, пожалуй только отец Павел и может свободно с людьми разговаривать, остальные или не хотят или не умеют, а может и просто боятся.

В помятом маленьком самоваре шкворчит кипяток, а в кружках заваривается чай – невиданный деликатес на позициях, пожертвованные купцами Севастополя запасы истратили еще в прошлом год, далее в ход пошла сушеная морковь, зверобой и прочие суррогаты местного происхождения. Для солдата на войне чай из самовара – редкая роскошь, но сегодня наш герой оказался в другой компании. Жизнь в окопах многое упрощает, обер-офицеры месяцами не покидавшие своих землянок нередко звали Сашку-телеграфиста на чаек, чтоб поговорить, что в мире делается, скучно им бедным – хоть такое развлечение. А может принимали его за разжалованного собрата или наказанного государем императором студента, как известно на Руси от тюрьмы и сумы не зарекаются, сам можешь завтра очутиться в солдатской шкуре… Случаи известны, донос ли добрые люди напишут, или просто начальству не угодишь – чем дальше воюем тем больше строгостей, все виноватых ищут.

– Что там слышно в Петербурге, скоро ли эта война кончится? – самый актуальный вопрос, на втором году энтузиазм уже давно угас, накопилась усталость, – Ваши поди знают, неужели из депеш ничего неизвестно?

– Ничего не могу сказать ваше благородие, если и ведутся какие переговоры то видать тайно…

– Хоть бы пруссаки или австрийцы сволочи такие подсобили, мы же освободили их Бонапартия. Где позвольте благодарность?

– Они помогут, как бы не напали, сказано же: "падающего толкни", нет у России союзников.

– Братец, что за шум снаружи, не иначе мои архаровцы твоих обижают? Сейчас я их шугану, совсем распустились.

– Не надо Павел Евгеньич, я сам разберусь… это наше дело солдатское.

Сашка не торопливо вывалился из теплой обжитой землянки в промозглую темноту ночи, зрение не сразу адаптировалось к резкому переходу, но снова выручила память, что-то неуловимо изменилось…

– Мать… Французы! – он успел резко крутанутся, уходя от удара влево. Штык-ятаган только рассек рубашку и слегка проехался по ребрам, напоследок ударив в толстый щит амбразуры, только щепки брызнули, мимо! Сбив с ног промахнувшегося зуава, Сашка кинулся прочь, позиция внезапно захвачена противником, а его револьвер вместе с шинелью остался в землянке гостеприимного Павла Евгеньича. Путь туда теперь отрезан здоровыми молодчиками в турецких фесках, их тут несколько десятков, наших не видно совсем. Змеей извивается узкий ход сообщения, хлюпает под ногами грязь и тяжело дышат в затылок преследователи, умеют бегать – не оторвешься. Вот уже настигают, почти догнали сейчас… выпад-укол ружьем и кажется, что лезвие уже входит в спину беглеца. Но чудо, резкий поворот и смертоносная сталь втыкается по самый эфес в земляную стенку усиленную плетнем, сзади слышны проклятия на незнакомом языке, а значит Сашка выигрывает в этом марафоне жизни драгоценные секунды и метры. Принять бой нельзя, из оружия у него с собой только кастет, против штыков с ним не выйдешь. Когда же наконец эта проклятая траншея закончится, как бы поверху зуавы не опередили – может уже караулят у выхода? На бастионе между тем снова что-то произошло, беспорядочно захлопали ружейные выстрелы, послышался мат и мощное "Ура!". Французы сразу утратили интерес к погоне за нашим героем, и рванули обратно. Теперь уже Александр их догонял, фески у них красивые, шелковые хоть на стенку не вешай заместо картины, но от удара кастетом оказывается защищают плохо. Ирония судьбы, шапочка-феска первоначально была предназначена в качестве подшлемника, но доспехи и шлемы ушли в прошлое навсегда. Двоих он уложил прямо в траншее, оглушив кастетом в голову, третий ушел но совсем недалеко, его на штыки приняли наши солдаты, вновь отбившие позицию. К удивлению Сашки жив-здоров остался и его недавний собеседник в землянке, услышав крик, тотчас подпер дверь изнутри колом и метнулся сразу к телефону, чтоб вызвать подмогу. Зуавы не успели до него добраться, дубовая дверь выдержала удары прикладов до подхода наших, хорошее дерево попалось из портовых запасов не иначе. Подчиненным Александра повезло меньше, среди убитых их не нашли, скорее всего уведены врагами в плен. К счастью маленький отряд противника, так удачно захвативший наш бастион вследствие беспечности часовых, не сумел закрепится и после короткого боя был выбит подошедшей ротой из резерва.

Так наш Сашка обзавелся вторым Егорием, на сей раз за взятие пленных, впрочем кресты в ту пору раздавали щедро, не как в начале войны. Адмирал Нахимов, по слухам из компетентых источников, отправляясь на позиции заранее набивал карманы солдатскими Егориями. Если с первым крестом у Александра связана трагедия, то тут скорее комедия получилась, если бы не потери… Ближе к концу войны будет у него еще медаль за оборону Севастополя, но это уже из разряда: "всем давали и меня не обошли".

Глава 4. В начале конца

Бахчисарай поздним вечером, маленький грязный трактир на окраине города это обычное место сбора загулявших офицеров. Вдали от столиц в захолустье нет ресторанов и "веселых домов", правда если война продлится еще пару лет то скорее всего появятся, спрос как известно рождает предложение. Почему нить повествования вдруг метнулась от осажденного Севастополя к относительно спокойному татарскому городку, об этом позднее, пока повнимательнее присмотримся к посетителям увеселительного заведения на окраине. Тот высокий молодой человек вам читатель никого часом не напоминает? Да это же наш классик русской литературы, Лев Николаевич Толстой. Правда пока он в том периоде жизни, о котором сам позднее будет вспоминать: "опять карты, вино и девки…", до писателя мирового уровня Леве еще далеко. Великий писатель пока ведет обычный для молодого, не бедного и неженатого дворянина того времени образ жизни. Это вино, карты, цыгане и проститутки, будем называть вещи своими именами. "Не мог удержаться, подал знак чему-то розовому, которое в отдалении казалось мне очень хорошим, и отворил сзади дверь. Она пришла. Я ее видеть не могу, противно, гадко, даже ненавижу, что от нее изменяю правилам", – запишет он в дневнике 18 апреля 1853 года.

Невзрачное снаружи заведение, однако поражало случайного посетителя показной щеголеватостью. На полу наличествовал паркет, стены поверх розовых в цветочек обоев украшали картины на библейские и военные темы. В "красном" углу висела большая, в золотой ризе, икона божьей матери, и перед ней горела розовая лампадка. За одним из столиков спал перебравший моряк, за другим, на котором стояло две бутылки начатого дорогово вина, сидели разговаривавшие – местная элита, новый полковой командир N-ского полка и адъютант.