Тонкая линия

По-прежнему все молчали. Корнилов обвел глазами присутствовавших офицеров. Свидетели вспоминали потом, что предлагая вице-адмирал: "…весь пылал, одержимо. С тем жестким выражением худощавого лица, которое говорило больше слов".

– Вы согласны с моим мнением, Павел Степанович? – спросил вице-адмирал упавшим голосом.

Нахимов поднялся с места, и прошелся по помещению, разглядывая плакаты и схемы, развеншанные на стенах. Шансы на успех в предстоящем сражении герой Синопа расценивал невысоко, для истории сохранилась только одна его фраза, которая однако много проясняет: "Приложение винтового двигателя окончательно разрешило вопрос о нашем настоящем ничтожестве в Черном мope".

– В рейд мы их не пустим-с, – спокойно ответил адмирал, – Есть у нас одно хитрое средство, пусть даже береговые батареи окажутся бессильны. Действий на суше я, признаться, не понимаю и не могу судить-с. Выйти же в море с парусным флотом против этих проклятых "самоваров" не всегда удобно-с, в случае неудачи весь флот погибнет, не сможет вернутся обратно в Севастополь.

– Значит, вы не согласны? – резко спросил Корнилов.

– Не я, Владимир Алексеевич, а наш климат не согласен-с. Судите сами: если флот наш будет застигнут штилем частью в море, частью еще в бухте, мы попадем в самое жалкое положение.

Вскочил, до того спокойно сидевший, капитан 1 ранга Зорин.

– Владимир Алексеевич предлагает меру, весьма льстящую нашему самолюбию, – сказал он. – Я предложу меру, которую многие из вас сочтут жестокою и даже постыдною. – Помолчав с минуту, он продолжал: – Флот наш, очевидно, не может бороться с неприятельским; пускай же он сослужит последнюю службу. Вопрос теперь не о флоте, а о спасении Севастополя. Вы должны сделать для неприятельского флота вступление в рейд невозможным. Для этого единственное средство: затопить фарватер.

– Я знаю, что вы скажете, капитан, – запальчиво перебил Корнилов. – Эту самую меру мне уже приказал привести в исполнение князь Меншиков, вы ему давно советовали поступить так, но я этого не допущу!

– Постойте, постойте, Владимир Алексеевич, позвольте договорить до конца, – раздались голоса. – Есть же приказ его императорского величества…

– Не знаю, что приказал светлейший, – продолжал Зорин, – И, клянусь честью моряка, я с ним никогда не говорил об этом. Это мое личное мнение. Дело идет теперь не только о том, чтобы принести на алтарь отечества нашу жизнь. Нет, жертва должна быть выше. Надлежит поступиться нашим самолюбием, смять все, к чему стремились наши нравственные силы… Надо, господа, пожертвовать не собою, а нашим славным флотом…

Голос Зорина оборвался, и он с трудом выговорил: – Надо затопить… не все, а старейшие по службе корабли… Затопить на фарватере… Людей с них и с других кораблей обратить на подкрепление гарнизону… Грудью нашей защитим родной город!

Опоздавший к началу совета командир пароходофрегата "Владимир" Бутаков, войдя в помещение застал следующую картину, подробно позднее описанную в воспоминаниях: "Когда я вошел, Корнилов стоял в глубине комнаты на каком-то возвышении и Вукотнч только что говорил, что лучше выйти в море и сразиться. Тотчас за этим последовало заявление капитана 1-го ранга Зарина, что выгоднее затопить вход старыми кораблями и командами подкрепить гарнизон".

По его мнению, выход флота, а тем более атака союзной эскадры была предприятием не только не нужным, но и бессмысленным. Удача попадала под большое сомнение: численно больший союзный флот, пользуясь превосходством паровых кораблей, мог легко расправиться с русскими, поставив последних под губительный огонь с двух направлений. Основываясь на этом, Зарин предложил то, что давно уже обсуждалось морскими командирами: после закрытия бухты защищать город силами морских экипажей на суше, ожидая прибытия войск южной армии.

Позднее историки будут не раз и два упрекать черноморских моряков в нерешительности, вот только действительно существовал приказ императора категорически запрещавший вступать в бой с превосходящими силами противника. Отсутствие нормальной разведывательной службы постоянно приводило к завышенной оценке сил флота коалиции. А как ее разведку организовать, если в составе Черноморского Флота имеется только один современный пароходофрегат британской постройки – "Владимир"? Посылать на рекогносцировку старые паровые суда было абсолютно бессмысленно, они гарантированно погибнут при столкновении с быстроходными пароходами противника. Героическая и бесполезная жертва, ведь даже передать ничего о состоянии флота противника наши "ветераны" не смогут – радиосвязь появиться только спустя полвека. Разумное с первого взгляда распоряжение царя, фактически обрекало флот на бездействие и отдавало Черное море целиком во власть коалиции.

Моряки еще ниже опустили головы. У многих навернулись слезы. Вдруг громкий говор сменил безмолвие…"Невозможно"… "Придется затопить"… "Вы отрекаетесь от звания моряка"… "Приказ его императорского величества"… Несколько минут нельзя было ничего разобрать в хаосе звуков. Наконец Корнилов напряг силы и перекричал всех: – Вижу, что большинство против меня! Но я не допущу этого!

Участвовавший в военном совете лейтенант Асланбегов записал в дневнике: "Какой неувядаемый блистательный венок готовился Черноморскому флоту: 14 кораблей, 7 фрегатов и 10 пароходов хотели сразиться с 33 кораблями и 50 пароходофрегатами. С какой дивной чудной памятью по греб бы себя в волнах Черного моря Черноморский флот! Если ему уж назначено погибнуть, то может ли быть славнее смерть? И какие чудеса храбрости увековечил бы за собою этот сонм героев, эта гордость храбрых? Россия бы отпела по нас вечную память; родные и друзья гордились бы считая нас в числе этих доблестных русских, которые так мужественно презрели жизнь. Но с выходом флота и удалением армии, что бы последовало? Город был бы взят, и неприятель торжествовал бы занятие первого русского порта. А что важнее для России: порт или флот? Конечно порт, – это КЛЮЧ Черного моря".

Резкий вызывной звонок прервал обсудение столь важного вопроса, и тотчас застрекотал в дальнем углу телеграфный аппарат, выплевывая длинную бумажную ленту…

– Это не Киев, нас вызывает Альма, штаб Меншикова! – удивленно вскрикнул дежурный телеграфист.

Адмиралы тотчас же собрались возле маленького столика начальника телеграфа, текст принятой депеши произвел на них неприятное впечатление.

– Дожили-с, – подвел печальный итог Нахимов, – Лорд Раглан поздравляет всех нас господа и государя императора с поражением на Альме и обещает-с в ближайшее время пожаловать-с Севастополь! Так а дальше, что там за ахинея-с Николай Петрович, я не могу разобрать?

– Сейчас, минуту! – и красный карандаш в руке главного севастопольского связиста безжалостно вычеркивает строки, – Вот что осталось… извольте взглянуть.

– Дозвольте господа офицеры! – к столу невежливо расталкивая любопытных протиснулся Тотлебен, – Оказывается все не так уж плохо, если верить этой телеграмме. Наш человек присутствовал на совещании командования коалиции… Смотрите, вот фамилии начальных лиц, сроки выступления, численность войск и маршрут движения… Господи да они же направляются на южную сторону!

– Не может быть, это англичане пытаются нас обмануть-с! – Нахимов не поверил инженер-майору, – Кто там у вас работает Николай Петрович, простой матрос или солдат? Откуда он знает иностранный язык и неужто способен понять-с, о чем там генералы совещались?

– Сашка у меня за инженера, хоть и на должности простого телеграфиста, это лучший специалист, – тяжело вздохнул начальник городского телеграфа, – Лучше бы я в плен попал, ей-богу. У нас документация вся на английском, так он и переводил…

– Кто-нибудь еще может подтвердить этот факт?

– Не извольте беспокоиться, вот мичман Лихачев например, я помню он помогал с Сашке с переводом, если прикажете, сейчас вызовем, у нас прямая телефонная линия до водолазной станции проложена.