Страница 48 из 83
Днём, когда вместе обедали, ей казалось, что супруги думают о том же, где теперь она будет жить. Куда ей пойти.
Однако Таня и Алексей Сергеевич загадочно переглядывались. Пожалуй, пора преподнести Наталье подарок. Сюрприз:
– Наталья Фёдоровна, не хотите ли пожить в моей квартире? – спросил у заплаканной свёклы хирург с большими, как у лётчика, очками. – У меня квартира на Льва Толстого, на первом этаже. Недалеко от вашей работы. Как вы на это смотрите?
Наталья сразу начала сопеть, вновь наливаться слезами. Да что же это такое! – смеялись муж и жена. Наперебой успокаивали. Ну же, Наталья Фёдоровна! Ну же, Натка, перестань! Жизнь продолжается! Веселей!
Наталья, как девчонка, затирала кулачками слёзы, виновато улыбалась, посматривая на подругу.
Беременность Татьяну сильно изменила, состарила. Грустное серое личико у неё свисло. Вроде осенней последней грушки с деревца. И от этого ещё сильнее хотелось плакать. Ну-ну, Наташа! Перестань!..
Отопление в дом ещё не дали, в квартире было холодновато – вечером подруги сидели в разных концах дивана, укутанные одеялами. Для Алексея Сергеевича перетащили в спальню маленький стол, и он сидел за ним в уютном свете лампы – на новом месте уже работал. «Не теряет ни минуты своего времени, – кивнула в сторону спальни Таня. Пояснила: – Диссертацию пишет». Потом, вслушавшись в стрекотню пишущей машинки, добавила: – «Одержимый». То ли осуждая мужа, то ли восхищаясь им.
Дальше из рассказа подруги Наталья узнала, что это он настоял на отъезде домой в Россию. Не хотел, чтобы Таня рожала в Африке. Даже не стал ждать окончания контракта. Названивая по телефону, всполошил всех своих друзей-однокашников в России и замену себе быстро нашёл. «Он ведь всё может, если упрётся», – сказала Таня. – Боялся не за меня или себя – за будущего ребёнка. Африка ведь это пороховая бочка, Наташа, во̀йны там не прекратятся никогда. Племена будут бегать, воевать между собой, пока не перебьют друг друга окончательно. И ладно, если бы длинноногий воин с мелкой головёнкой оставался бы со своей стрелой или там копьём, так он же теперь с автоматом, с гранатомётом бежит, бьёт врага. Такого же длинноногого и мелкоголового. Что стрелы там, луки, копья! – это в прошлом: он косит теперь таких же, как сам, десятками. И всех везут к нам, в наш госпиталь. С оторванными руками, ногами, с пулевыми, слепых. И самое страшное, что по статистике каждый раненый тащит за собой пять-шесть мелкоголовых мирных. Словно бы своих племенных детей, своих женщин, своих стариков. (Скота, правда, с собой не прихватывает.) И тоже – всех с оторванными руками, ногами, с пулевыми. И все – у нас. А мы не успеваем. Просто не можем успеть. Госпиталь забит, на всех мест не хватает, поэтому лежат-умирают многие прямо на земле. Как говорится, под пальмой… Что я насмотрелась там, Натка, не приведи Господи никому!..»
Таня, когда звонила из Нигерии, не могла кричать о своей жизни там. По известным причинам. Так только, в общих чертах, без подробностей. И сейчас после рассказа хирургической сестры о нелёгкой её, опасной работе в российском полевом госпитале – Наталье было стыдно рассказывать о своих ничтожных, как ей теперь казалось, пустых переживаниях, связанных с двумя мужчинами, из которых она никак не может выбрать одного.
Но Зуева не была бы женщиной, если бы не начала приставать к подруге, чтобы та поскорее начала рассказывать про своё, про личное. Устроилась даже поудобней на диване в предвкушении захватывающего рассказа.
Наталья трудно, сминая подробности, коротко рассказала сначала о Готлифе, потом сразу о Юрии Плуготаренко. Что он инвалид ну и так далее.
– Постой, постой! Так он способен или нет? – сразу захотела выяснить Зуева главное.
– Что «способен»?
– Ну, это самое. Ты понимаешь, о чём я.
Наталья покраснела.
– Зачем ты так говоришь, Таня?
– А как говорить? Если ты хочешь создать с ним семью? Жить с ним, иметь от него детей?
Наталья молчала, не смея взглянуть на подругу. Сказала, наконец, что не знает. Да и вообще, Таня, не надо об этом.
Татьяна смотрела на свою неудачливую подругу.
– Ты просто проверь его, Наташа. Будешь жить у Алексея Сергеевича – сразу проверь. Замани его в конце концов к себе. И всё станет ясно. В квартиру на первом этаже, я думаю, он со своей коляской залезет. – И со смехом закончила: – Раз такой упорный и настырный оказался!
Наталье вроде бы тоже смеялась, отворачивалась, кусала губы.
В час ночи, когда они наговорились всласть, Таня, приостановилась у двери спальни:
– Мишу своего с его еврейской мамой – забудь. Раз и навсегда. Ничего там у тебя не выйдет. Мадам не отдаст. Горой за сына встанет. А вот с Юрием Плуготаренко – попробуй. Если что получится, с его мамой мы справимся.
Получив такой категоричный совет, Наталья Ивашова почему-то досадовала на подругу. Cтелила себе на диване. Ворчала как старуха: поможет она, видите ли. «Мы справимся!»
Прожила с супругами ещё три дня, пока Алексей Сергеевич, как человек ответственный, приводил своё жильё в полный порядок: мыл, белил, красил. И категорически один. Без всякой помощи от двух женщин.
<p>
<a name="TOC_id20250373" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20250375"></a>3
Бутафор Кнутов пил с афганцем и его матерью чай. Он уже отдал контрамарки. В телевизоре вышагивали пингвины. Кнутов смотрел. «Пингвин – птица гордая». Ещё посмотрел, осклабился: – «Пока не пнёшь – не полетит». Это у него, Кнутова, юмор такой. Пусть знают.
Перед уходом не забыл почётно постоять. Держась за коляску с афганцем. Опять вроде как за свой талисман. За свой громоздкий оберег. Пусть тоже видят. (Кто? Из театра? Так где они? Неважно.) Сивые волосы его крылато свисали. Тоже пусть все видят. Пошёл, наконец, к двери. Опустив голову. Молчком. Да. Прикрыл за собой дверь, как занавес задёрнул.