Страница 42 из 83
Такой всегда соберёт вокруг себя большую толпу. Не то что бедный Миша Готлиф.
Моя посуду, всё думала, почему Мише не повезло, почему он не состоялся как писатель. Ведь весёлый цыган из телевизора сумел схватить удачу за хвост, вскочить не неё, оседлать и поскакать, а бедный Миша и бежал, наверное, за ней, и тянулся, но всё равно брякнулся в пыль. И уже ничего не делал. Печалило это всё. До слёз печалило.
Долго не спала в ту ночь, плакала, всё вспоминала свою оборвавшуюся любовь. Своего Мишу.
А уже утром, на работе, ей прямо на стол Послыхалина кинула письмо: «Тебе. Ещё от одного твоего жениха! На Украину который от тебя сбежал! Хи-хи-хи!»
Увидев на конверте знакомый почерк – обмерла. Тут же, как улику, сунула письмо в пакет. Ничего не соображала. С мгновенной бурей в голове. Не видела даже дорогих товарок, которые уже объединились с Послыхалиной. Которые смотрели на невесту с суетящимися бестолковыми руками. Подталкивали друг дружку и хихикали. Точно ждали от толстухи сальто-мортале. «Это что ещё такое!» – разогнала всех Вахрушева.
В тот день Наталья думала, что обеда не дождётся. Всё время взглядывала на белую бляху на стене. Усы на которой скособочились, никуда не двигались. Вахрушева, как назло, посадила на коммунальные платежи. Наталья всё время ошибалась, часто пересчитывала деньги. Чуть не плача, исправляла свои ошибки в квитанциях. Через полчаса у её окна образовалась целая очередь из возмущённых пенсионеров. Добросовестнейших плательщиков. Безобразие!
Наконец, как бич, стегнул резкий вахрушевский звонок на обед. Наталья бросила старушку-очередницу, только-только начавшую раскладывать на стойке свои бумажки – первой выскочила из почты, закрыв железный ящик с деньгами и бросив ключ на стол Шорниковой. Кассиру и бухгалтеру в одном лице.
Сначала хотела помчаться домой, но далеко, терпения нет, тогда заспешила в парк, ближе, никто не помешает. Мысль, что письмо можно прочитать уже здесь, на улице – отметала: Мишино письмо? на глазах у всех? Как можно!
В центре парка, присев на скамейку возле сухого фонтана, с замиранием сердца вынула и развернула, наконец, письмо.
С недоумением прочитала первые три строки: «Писатели, Наталья Фёдоровна – это кулички на болотцах. Пищат, заливаются. Причём – каждый на своем. Никого из соседей не слышат».
Дальше шло пояснение: «Это эпиграф к моему письму, Наталья Фёдоровна. Читайте, пожалуйста, дальше».
Наталья перевела дух, вытерла с лица пот. Снова впилась в текст письма:
«Здравствуйте, дорогая Наталья Фёдоровна!
Вот решил написать Вам, хотя думаю, что Вы наверняка уже замужем, и муж Ваш не одобрит этого. И всё же – решился. (Пусть Он меня простит.)
Материальная жизнь здесь, не говоря уже о духовной, ещё хуже, чем в России. Маминой пенсии и моих маленьких денег стало не хватать. Пришлось мне пойти работать. Да и местный участковый, в отличие от российского своего клона, всё время подступал с пистолетом к горлу. Пришлось пойти. Теперь я Ваш коллега – почтовый работник. Разносчик телеграмм. Прошу любить и жаловать.
Как Вы, наверное, помните, я всегда любил ходить по Городу. Гулять. Особенно вечерами вместе с Вами. Но моя теперешняя подневольная ходьба – это совсем другая ходьба. От неё у меня стали болеть ноги, суставы. Порой тяжеловато подняться даже на второй, третий этажи. Приходится останавливаться и долго выламываться, вихлять коленом. Будто сеньору перед дамой. А уж потом только позвонить в квартиру. Извините.
Реакция получателей телеграмм на твою физиономию в дверях всегда одинакова. Сначала напряжённость в глазах, даже испуг. А затем или радость, или слёзы. (К слову, ничто так не застаёт человека врасплох, мгновенно раздевая его, как слова: «Вам телеграмма».) Стараешься быть индифферентным. Вроде тупого пня. Иногда обламываются медяки. Чаевые, понимаете ли.
Вечерами сижу в библиотеке. Как в насмешку над теперешней нашей жизнью – имени Салтыкова-Щедрина. Сижу один на весь читальный зал. Думаю, пытаюсь писать. Тощие библиотечные женщины относятся с пониманием. Раньше девяти не выгоняют.
Иду один домой. Ужинаю. Смотрю на свою мать. Которая даже за столом с большим достоинством следит за сыном. Счастливо не понимая своего несчастья.
Читаю. Иду к себе, ложусь. С думами о Вас засыпаю.
А утром – всё сначала. Верчения коленом перед чужими дверями, а затем испуганные или радостные лица…
Я очень скучаю по Вам, Наталья Фёдоровна. Не могу Вас забыть. Как приехали сюда, мама сразу хотела женить меня. Но я отвык от еврейских женщин и от назначенной невесты отшатнулся с ужасом. Представляете, что пришлось мне пережить? Это всё равно, что после свадьбы проснуться и вместо любимой женщины (Вас) увидеть рядом с собой улыбающегося, разглядывающего тебя трансвестита.
А вообще жизнь моя теперешняя без Вас – как болтающийся полёт одинокой чайки над штормящим морем. То вниз, то вверх, то в одну сторону ныряю, то в другую.
На этом заканчиваю. Простите меня.
Всего Вам доброго, Наталья Фёдоровна!
Любящий Вас Михаил Готлиф»
Прямо над Натальей, как бедный Миша, выламывал и выламывал ногу гигантский поддуваемый человек. Высокая маленькая головёнка его, как чайка, сначала летела в одну сторону, затем там разворачивалась и летела в другую. Внизу Сатказин и Адамов неутомимо кадрили клиентов. Наталья сидела с письмом, прижатым к груди. Если бы Плуготаренко снял её в это время – он назвал бы снимок «Долгожданное письмо с фронта».
<p>
<a name="TOC_id20248003" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20248005"></a>3