Страница 17 из 70
По дороге у рынка купили цветы. Сам Табашников ходил вдоль высокого безмолвного ряда букетов на грудях у женщин. Внюхивался, выбирал. Возвращался к началу ряда. Нетерпеливому Агееву хотелось поддать его ногой. Как пацанскую лянгу.
Во дворе жених показал на окно и балкон на третьем этаже. Дескать, прикинь, Гена, как будем уходить. Агеев посмотрел, прикинул: пожалуй, лучше сразу вниз, с балкона.
Звонить не надо было – в распахнутых дверях их встречала хозяйка в кокетливом фартучке. Табашников сразу вручил цветы. Конечно, ужалась в смущении. Что вы, Евгений Семёнович! Такой дорогой букет. Так потратились. Это ничего, бывает, бормотал жених, оглядывая дикими глазами прихожую.
Разделись, сняли обувь. По коврикам прошли в большую, тесно заставленную бабьим уютом комнату. Заставленную до потолка, под самую завязку. Ну что же, ничего, ничего, вполне.
Сели за стол в длинной белой скатерти. Уже с вином на ней, водкой и закусками. Хозяйка всё подносила и подносила. Наконец тоже села, сняв фартук. Была она сегодня со вздыбленными волосами и в чёрной кофте с блестками.
Агеев, записной тамада, поднялся с рюмкой:
– Ну что ж, Маргарита Ивановна, покоя и счастья вашему тёплому дому. Чтобы таким он был всегда – полной чашей, и телесной (посмотрел на библиотеку за стеклом), и интеллектуальной (совсем зарапортовался, подумал Табашников). Чтобы всегда в нём был женский уют и благоденствие (какая графомания!). Ваше здоровье, дорогая Маргарита Ивановна!
Чокнулись рюмками и бокалом, выпили, стали закусывать. Начался оживлённый, ещё трезвый разговор. В котором Агеев всё выпытывал у Маргариты Ивановны. Всё докапывался. Та посмеивалась, говорила про себя, видимо, откровенно. Библиотечный окончила в Новосибирске. По распределению попала сюда. Работает в библиотеке на Таманской с её основания. Больше двадцати пяти лет. Купила вот эту квартиру. Ну что ещё? Была замужем. Муж пил, трепался. К тому же считал себя пупом земли. Выгнала. (Ого! – переглянулись жених и сват.) Были и ещё кавалеры, но всё как-то мимо. А как у вас, Евгений Семёнович? Были женаты? Был, коротко ответил жених. Гражданским браком. Продолжал объедать куриную лапу. Только чтобы не говорить. Разошлись, всё же добавил. Да, из такого крючьями надо вытягивать слова, несколько разочарованно подумала невеста. Однако вновь оживилась, заговорила. Теперь о книгах за стеклом. Уж тут он точно клюнет. Торжественно звучали имена: Борхес! Алехо Карпентьер! Набоков! И даже современные Шапко и Курчаткин! (Кто такие? Почему не знаем? – переглядывались писатели. Но всё равно – начи-итанная.)
Агеев смотрел на вздыбленные волосы тараторящей женщины, на её блескучий стеклярус на чёрной кофте и забывал говорить сам. Не получилось с ней летом. Так, может быть, теперь сложится. А то жених сидит бука-букой. За час трёх слов не сказал. Может, когда сойдутся – потеплеет, заговорит.
За чаем женщина вдруг стала показывать на плазменный телевизор в углу, про который и забыли:
– Смотрите, смотрите! Евгений Семёнович! Геннадий Андреевич!
И сама сразу подперлась кулачками.
Агеев тоже отвесил улыбчивый рот:
– Ух ты! Во дают! Волосья друг у дружки повыдерут!
Табашников напрягся, покраснел. Ему не нравились такие передачи. Он их ненавидел. С гадливостью всегда вырубал. Точно вляпавшись в нечистоты. Поражался, как вообще такое может быть – на самом дне русской жизни находят необразованных, примитивных, некрасивых людей – мужчин, женщин – привозят в Москву и выставляют в телевидении на всеобщее посмешище и позор. И те, не смущаясь ни света юпитеров, ни наезжающих камер – с готовностью начинают кричать, материться и драться друг с другом. И поразительно, что громче всех всегда базлают женщины, царапаются с соперницами, площадно ругаются. Всё никак не могут поделить кобелей. А те всегда сидят очень прямо. Гордо. Но тоже вступают в дело. В нужном месте. Махаются кулаками, пинают друг друга. Примитивизм, бескультурье, грязь! Самое дно! И, как говорит всегда одна выдра на такой же передаче: «Вся страна замерла в ожидании! Отвечайте: муж он вам? Сожитель? Или хахаль?» Господи, куда я попал!
– Ты что? – сунулся к лицу Агеев. Нахмурился: – Ну прямо красна девица. – Мол, ты отстал, старик. Ты не в бренде.
Маргарита Ивановна мгновенно уловила другую мелодию за столом – плазменный выключила:
– Так надоели, так надоели. Одно и то же, одно и то же. Ещё чайку, Евгений Семёнович?
Как бы то ни было, мужчины по-доброму выпили на посошок. И женщина с ними жахнула. Водки. Передёрнулась аж вся: ух!
В прихожей ворочались, одевались. Оба в одинаковых шляпках. Агеев и невеста ждали. От Табашникова. Тот всё возился с ботинком. Агеев даже пару раз подтолкнул. Мол, давай, говори. Приглашай к себе. Но жених умел прикинуться дурачком, от всей души стал трясти ручку женщине, благодарить за чудесный вечер. С тем и откланялся. Агеев с возмущением – за ним.
Шли в темноте по домам. Курили. Агеев не терял надежды, всё нахваливал:
– Смотри какая! Не просто женщина в библиотеке при книгах, а начитанная женщина при книгах в библиотеке. Чувствуешь разницу?
Табашников молчал.
Но на перекрёстке, пожимая руку, спросил:
– А кто такие эти Шапко и Курчаткин? Ты не в курсе?
<p>
<a name="TOC_id20235911" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20235912"></a>2
В детстве Жека Табак любил делать своими руками модели кораблей и подводных лодок. Не один год он ходил на Станцию юных техников в судомодельный, и у него неплохо там получалось.
В первый раз десятилетним, уже покуривающим, его привёл туда отец, чтобы оградить от улицы. В старинном двухэтажном здании на втором этаже Жека увидел человек пятнадцать ребят в большой комнате, которые углублённо работали над своими моделями. Ребята даже не посмотрели в их сторону, хотя отец и Жека сказали «здравствуйте». Так им, кружковцам, было интересно строгать и точить. Но Жека не обиделся, ему сразу понравилось здесь – только пацаны и никаких девчонок.