Ковчег обреченных

Не привыкший к подобным выходкам постояльцев портье лишь удивлённо приподнял брови, увидев меня, прыгающего сразу через четыре ступеньки. В холле я притормозил и сделал вид, будто просто куда-то опаздываю. Но, тем не менее, проскочил его широкой рысью. Уже подбегая к двери, я услышал торопливые шаги нескольких человек, сбегающих вниз по лестнице. Тяжёлая гостиничная дверь ещё не успела закрыться за мной, когда крик: “Стой, паскуда!”, разнёсся по всему вестибюлю.

Мало того, что попал в неприятную ситуацию, так, оказывается, ещё и с нашими бандюками. Вот уж поистине, рыбацкое счастье. Так “повезти” могло только мне: за тридевять земель от дома, в тихой, ничем не примечательной гостиничке стать свидетелем непонятной сделки опасных земляков. А в том, что они действительно крайне опасны, я уверился сразу же, как только первый из них выскочил вслед за мной на улицу:

– Стой, тварь, кому велено, застрелю! – закричал амбалистого вида парень, выскакивая из дверей гостиницы.

Странно, в номере, где проходила сделка, я его не заметил. Не иначе, они имели охрану ещё и снаружи. Значит, действительно серьёзные, и уж наверняка крайне опасные люди. Потому что просто опасным оружие ни к чему. А у этих оно было. Я убедился в этом уже через секунду, когда вслед за негромким “пок-пок” далеко за спиной, вдруг раздалось “вжик” над ухом и “дзиннь” немного впереди. Витринное стекло булочной, мимо которой я как раз пробегал в этот момент, разлетелось вдребезги, обрызгав осколками аж брусчатку мостовой.

Семирядный

Солнце уже вовсю подбиралось к зениту и его беспощадно палящие лучи всё активнее захватывали последние тенистые уголки на берегу пруда. Жара наваливалась с неотвратимостью курьерского поезда. Пропали ласточки, с самого утра охотившиеся за мошками в небе над прудом. Даже стрекозы, ещё полчаса назад стремительно рассекавшие воздух у самой поверхности воды, куда-то попрятались.

Всё живое стремилось укрыться от наступающего зноя. Глубокая тишина повисла над гладью пруда. Лишь изредка, со стороны камышовых зарослей доносилось протяжное ква-а-а-а сомлевшей от жары лягушки.

Однако, на двоих рыболовов, лениво развалившихся с удочками на травке у самой воды, подступающее пекло не производило, казалось, никакого впечатления. Они не стремились укрыться от жары в доме, громада которого угадывались за рощицей. Время от времени рука то одного, то другого из них ныряла в небольшой короб, заполненный колотым льдом, среди которого потели влажными боками бутылки с холодным пивом.

Со стороны дома горячий ветер доносил лишь звонкий детский гомон, да тянуло запахом шашлыка и пряной салатной зелени. Внезапно благостную тишину нарушила трель мобильника, нёсшаяся откуда-то из травы. Один из рыболовов, мужчина далеко за пятьдесят, обстоятельно приладил в траве опорожненную примерно на треть пивную бутылку и потянулся за телефоном.

– Семирядный слушает, – по-совковому именуя себя в третьем лице, пробурчал он в трубку и надолго замолчал. По мере поступления новостей, лицо мужчины оставалось совершенно бесстрастным. Только редкие реплики, произносимые вполголоса, позволяли угадывать примерное направление разговора.

– Так…, хорошо…, уже хорошо. А вот это хуже некуда… Ну, не мне тебя учить, к кому обратиться. Мы и без того большие деньги платим за прикрытие. Вот, пусть они и побеспокоятся… Хорошо, когда всё выяснишь, перезвони.

И только дав отбой, мужчина дал волю своим чувствам:

– Б…ь, ну, ничего нельзя поручить! Казалось, уже лучше спецов не найти, ан, нет! Это же умудриться нужно! Уже всё им разжевал и по полочкам разложил, уже все ходы на десять шагов вперёд просчитал, и так обосраться!

– Успокойся, Семён, – попробовал охладить пыл приятеля второй мужчина. Во время разговора по телефону он изо всех сил старался сохранять индифферентное лицо, делая вид, что это его совершенно не интересует. Однако, это был только вид. На самом деле, информация, полученная Семирядным, должна была расставить многие точки над “i”. – Расскажи спокойно, что случилось? Почему такой шум?

– Как можно быть спокойным, когда одни мудаки кругом? – продолжал горячиться Семирядный. Но, поняв, что собеседник не слышал всего разговора и потому не “догоняет”, пояснил уже спокойнее: – Представляешь, этот недоделанный борец против еврейского засилья, Калеб, засветился на передаче денег.

– Как!? – настал черёд встревожиться собеседнику. – Ты же уверял, что всё продумал и организовал с соблюдением всех норм секретности.

– Я и организовал. С моей стороны любые утечки исключены. Калебу светиться на этом этапе тоже ни к чему. Он, пока товар не получит, вообще невидимкой старается быть. Потом, когда силу в руки получит – его дело, нас это не касается. А сейчас – тишина полнейшая.

– Так, может быть, Мазенко хвоста привёл?

– Я же говорю: исключено, – упорствовал Семирядный. – Он вполне официально по рекомендации врачей выехал в Карловы Вары на лечение. К нему никаких вопросов быть не должно. Не советское, всё же время. Я бы ещё понял, если бы он светанулся, имея деньги при себе. Так нет, именно передача аванса была зафиксирована.

– Может быть, Калеб страхуется? На случай, если аванс не отработаем?

– Нет, не похоже… Видишь там как получилось: он сам фотографа засёк и первым тревогу поднял. Поэтому Калеб, как возмутитель спокойствия отпадает.

– Мужчины! – донёсся от дома женский голос. – Заканчивайте посиделки, обедать пора.

– Ты бы знал, как она меня достаёт! Только что серьёзное нужно обсудить, как сразу Клава со своим обедом, – недовольно проговорил Семирядный, аккуратно укладывая на траву опустевшую бутылку. – Ладно, пойдём, Борис Моисеевич, к дому. Иначе все печёнки проест. А потом уж подумаем спокойно, что предпринять.

После обеда мужчины уединились в садовой беседке, стоящей у самой опушки берёзовой рощицы. Молодые деревья не давали густой тени, однако, лёгкий ветерок, то и дело шелестевший по опушке, создавал хотя бы некое подобие прохлады.

Ведёрко со льдом, несколько бутылок с пивом, пара высоких стаканов, да пепельница, вот и всё, что поместилось на небольшом столике, окружённом тремя плетёными садовыми креслами.

Тучное тело Семёна Михайловича с трудом вместилось в кресло, жалобно скрипнувшее под тяжким грузом. Потянувшись к столу, он влез своими коротенькими, толстыми, как сардельки пальцами в ведёрко и бросил в стакан несколько кубиков льда. Потом, подвинув ведёрко гостю, сделал приглашающий жест.

“Слава Богу, что не люблю бросать лёд в пиво. Он, небось, и руки-то толком не вымыл”, – подумал про себя Борис Моисеевич, однако вслух, протянув руку за бутылкой, произнёс: – Спасибо, Семён, у меня и безо льда что-то в горле першит. Я, уж, лучше так.

– Ну, смотри сам, – проговорил Семирядный и, отпив из стакана, надолго задумался.

Новости, которых он ждал с таким нетерпением с самого утра, вместо удовлетворения принесли одно расстройство. План, который он так долго выстраивал, словно гроссмейстер шахматную партию, грозил рассыпаться в прах из-за прокола каких-то пешек. А ведь какой был план. Конфетка, а не план! Изящный в своей гениальности и настолько простой, что даже странно, почему никто не воспользовался этой идеей до него.

С момента развала Советского Союза для всех, кто, так или иначе, был близок к власть предержащим, открылись просто золотые россыпи. И совершенно неважно, отдавали ли те россыпи запахом нефти или газа, рассыпались ли зерном, подпирали ли небо шпилями высотных зданий, или блестели корпусами кораблей и самолётов, главное, что всё это было народным. А значит, ничьим.

И не пользовался этим обстоятельством в то время или полный дебил, или законченный лентяй. Но таковых, среди власть предержащих нет по определению. Вот и тащили каждый в свою сторону всё, что могли. А кто тащить не мог, придумывал новые схемы обогащения и за отдельную долю продавал тем, кто был у руля.