Синий, который красный

Бедный Джер Павлин сначала побледнел, потом почти посинел — нормальная реакция на «Бестия в бешенстве», если учесть, что ему нужно было отчитаться за ограбленную лавку — и вдруг сложился пополам. Несколько практерок вскрикнуло.

— Это ничего… — ненатурально, но ободряюще прохрипел Павлин. — Это ребра… я к Оззу… да… может быть, все серьезнее, чем я предполагал…

Но удалялся он к артефакторию с гораздо большей скоростью, чем позволил бы себе человек больной. За Павлином никто не пошел. Кристо кисло ухмыльнулся «комедии», почуяв конкурента на местных девушек.

— Вот на ком бы опыт поставить, — и потер кулак.

— Что тебе мешает? — удивился Хет, из чего Кристо понял, что Павлина тут никто не любит и никто не воспринимает всерьез. Уж слишком ненатуральной была его игра. И как он еще при этом кого-то очаровывать умудрялся?

Мелита проводила Павлина взглядом, полным ложного сострадания.

— Ах, как он мучается, бедненький! Ребрышки болят, душа в пятках, даже на девушек не посмотрел, а раньше непременно облизывался по очереди на всех, а потом уже начинал к какой-то одной клеиться. Эх, зачем же мы его так… мало подержали, что ли. Ну, ничего, надеюсь, он еще нарвется в коридорах на этого вашего иномирца.

Кристо закивал согласно — пусть-де нарвётся, ага. А внутри возникло что-то вроде предчувствия о том, что нарвётся не Павлин, а они.

Как там Предсказательница обещала — грядёт ужасное? Ага.

До отработки с Дарой оставался час.

* * *

К Целестии тихонько, издалека подкрадывалась вторая половина дня. Дневная радуга перевалила на пятую фазу, дневные цветы начали раздумывать — не начать ли подготовку ко сну, а Кристо бесился.

Он бы в жизни никому не признался, но больше всего в жизни он любил порядок. Не у других, у них-то могло быть хоть второе пришествие Холдона. Так — у него самого.

Он должен был: приставать к девчонкам, пугать мелкоту, рулить друзьями и потихоньку сбывать с рук контрабандные вещички, и жизнь шла бы вполне своим чередом, прерываясь наказаниями или ночными потасовками с каким-нибудь новичком.

И вот попадает он в Одонар — и его жизнь…

— У тебя такое лицо, будто ты собрался помирать. Или будто у тебя несварение.

Дара сказала это особым тоном: констатация факта. Она держалась бодренько, потому что находилась в родной стихии.

Хламовище было местом, куда сбрасывались части от уничтоженных артефактов, или слабые артефакты, или уже утратившие силу, или… словом, плод полной безалаберности артефакторов. Время от времени в полутемной широченной комнате, заваленной до середины стен магическим мусором, что-то сплавлялось, реагировало и становилось опасным. Тогда Фрикс тащил в Хламовище практикантов-артемагов, принимал серьезный вид и начинал в тоне Вонды:

— Ну что, смертнички? Видите, там красненьким горит? Посмотрите на два метра левее и на три севернее…

Потом ему надоедало дурачиться, он пояснял, откуда идет опасность и что прореагировало, уничтожал новопоявившуюся магическую дрянь и предупреждал с серьезным видом:

— Запомните: никогда, никогда нельзя класть вместе осколки от разных артефактов!

И выкидывал через плечо осколки от того, который только что уничтожил. Прямо назад, в Хламовище.

Но такая комнатка была и полезна: некоторые обломки в Хламовище набирались остаточной артемагической энергии и могли, например, отпугивать нежить.

Вот за готовыми «пугалками» Кристо и Дару сюда и прислали. Вонда, мстительно ухмыльнувшись по адресу Кристо, заявил, что «новый урожай уже должен поспеть», выдал им защитные перчатки, тревожные амулеты — и долго делал приглашающие жесты на пороге.

И теперь Кристо, конечно, бесился.

— Да я кучу всего из-за этой дурости пропустил! Мне тут как раз друган-контрабандист прислал стрижа — мол, не хочешь ли заказать чего, а то он тут, в окрестностях. Ждать встречи будет, стало быть… предупреждать его поздно.

— Опять эти, как их там, приставки?

— Он еще обещал пару плееров, ну, и по одежде у меня были заказики, раз уж во внешнемирье не пришлось по лавкам смотаться. Ты вот, например, не хочешь?…

Дара не подняла на него глаза. Она примостилась у самой здоровенной кучи обломков и осторожно присматривалась к круглому гребню.

— Я не хочу ничего из внешнего мира. Там все одноразовое какое-то. Вещи молчат… тяжело работать.

Кристо как раз вещи устраивали, вот насчет людей из внешнего мира его терзали сомнения. Он после обеда успел увидеть Ковальски — мельком, правда, но взгляд Макса ему не понравился. В этом взгляде было слишком много чего-то вроде: «Пока я на чужой территории, но погодите, освоюсь — и покажу вам небо в алмазах». Словом, посмотришь в такие глаза — и жалеешь, что Ковальски решил остаться.

— Мешок, — приказала Дара и ловко закинула гребень в подставленный мешок.

— А так, что ли, вещи с тобой разговаривают? — дошло вдруг до Кристо.

Дара теперь выудила из кучи каменную оскаленную рожу. Какие-то узлы ей не понравились, потому рожа отправилась обратно в кучу.

— Половинка топора, у которой ты стоишь, говорит: еще раз на нее плюнешь — и плевать тебе будет нечем.

Кристо попятился и решил больше не плевать.

— И что, ты с ними так часто болтаешь?

Спросил. Все ведь знают, что малахольная Дара слова никому не скажет, зато постоянно шепчется с вещами. Но никто не удосужился уточнить, что они ей что-то отвечают!

— И что, все вот прям-таки не затыкаются?

Кристо не мог молчать: ему попросту было нечего делать. Все равно он не смог бы отличить «пугалку» от «чесалки» или отрывателя голов. И защищать Дару было не от кого: на дверях висела печать, удерживавшая артефакты в спящем состоянии.

— Не всегда и не все. У некоторых память короткая. У старых вещей, особенно у зеркал — долгая, и рассказывают они о многом. Некоторые — да, не затыкаются…

— И о чем?

— Обычно о своих хозяевах. Мешок! — еще одна «пугалка» плюхнулась на дно. — Это только от низшей нежити, потом надо будет пометить. Некоторые еще и перенимают характер хозяев: раз мне попался такой крикливый перстенек…

— Много еще?

— Часов на тридцать хватит, а на один час — тем более.

— На полчаса, — поправил Кристо, который считал минуты.

— А иногда они могут и сочувствовать, — услышал он голос Дары, сам не понял, о чем она говорит, на всякий случай даже оглянулся. — Или просто чувствовать: например, радость, или печаль об утрате хозяев, или… страх…

— Так то ж только вещи!

Дара не ответила. Она держала в руке осколок резной чаши. По ободку шли тонкие узоры, чем-то напоминавшие древнецелестийские. Осколок не торопился отправляться ни в мешок, ни в кучу, а просто устроился на ладони артемагини и, кажется, никуда с нее не собирался.

— Это страх? — прошептала Дара в пространство Хламовища.

Ага-ага, просто вот ужас кошмарный, — хотел ответить на это Кристо, но ответ донесся сам собой: тем же голосом, но совсем другим тоном.

— Трепет. Мы трепещем перед ней, мы чувствуем ее кольца… все шире, все тяжелее…

— Гидра Гекаты?

Дара разговаривала сама с собой, а раньше он этого у неё не замечал. Кристо уже собрался было закатить глаза и представить это как дополнительное наказание, но тут заметил: когда артемагиня говорит вторым тоном, у нее губы не шевелятся.

— Пробуждает нас… наполняет ядом, горечью, голодом… Голодом! Делает сильнее…

— «Будильник»? Одна из «голов» — пробудитель артефактов?

— Она разбудит… Разбудит. Разбудит!!

— Что?

— Кого и что — не нам известно, известно тем, кто хотел ее пробудить, кто хочет пробудить спавшее, кто хочет пробудить прошлое, известно и тем, что там, под землёй, в колодце смерти, кто может раздробить её, успокоить навеки, навеки, навеки…

Это они про смертоносцев — ёкнуло что-то внутри у Кристо. Колодцы смерти — а то о ком же тогда ж?

Дара, задыхаясь, сжала осколок. Острый край высунулся между пальцев, показалась кровь, а Кристо понял, что в этой сцене что-то совсем уж не то. Обычно артемагиня общалась с вещами поспокойнее, а теперь выглядела одержимой, глаза даже отсюда сверкали зеленью, голос — не свой…