Синий, который красный

Макс по тону понял, что предстоит долгий разговор. Он потер лоб рукой.

— У вас тут нет кофе?

Экстер в ответ молча выставил перед ним красно-чёрную банку и отправился искать чайник.

— Не знаю, кто у вас контрабандисты, но вкусы у них, конечно… — приуныл Макс, рассматривая этикетку «Нескафе». — Хотя спасибо и за это. Я-то уж думал, придется питаться нектаром и амброзией.

Экстер активировал чайник даже без прикосновений — лишь взглянув в его сторону. Потом неспешно отправился за свой стол.

— Уверяю вас, мы питаемся обычной пищей, и она всегда широко пополняется за счет контрабанды из внешнего мира… с какого вопроса вы хотели бы начать?

— Мой статус здесь, — выпалил Ковальски. — Заключённый? Подопытный? Вряд ли, вы бы не стали со мной беседы разводить.

— Ну… — мелодично откликнулся директор, — думаю, вы можете считать себя гостем. Понимаю, что вы попали сюда невольно, но тем не менее. Вам не причинят вреда.

— Довольно слабое утверждение, если учесть того детину в подвале, эту штуку… — он поднял цепочку с аметистом, — и ту дамочку… Фелла, кажется. Которая сначала пыталась меня убить, а потом с чего-то решила, что я должен придушить вас.

Похоже, про «придушить вас» Экстер то ли не услышал, то ли просто привык к такому поведению своего зауча. Во всяком случае, его заинтересовал артефакт — и только.

— Фелла пыталась использовать на вас подчинение? — он протянул длинную, тонкую ладонь, и аметист с руки Макса сам собой переплыл в директорские пальцы. — И на вас оно не сработало?

— В какой-то момент да, так что пришлось поднапрячься, да ещё мысли путались, так что сложновато было играть сначала в Терминатора, потом в Добби… — он наткнулся на недоумевающую мину директора. — Забудьте. Между прочим, он и сейчас…

Директор слегка стиснул пальцы, и аметист под его взглядом покрылся сеточкой трещин. Макс почувствовал, как разжался обруч, который всё последнее время стискивал виски.

— Аномальная сопротивляемость, — тихо уронил директор, обращаясь словно бы к самому себе. Знаете, Макс… могу я называть вас так? После того, как вы пришли в сознание, Озз… это наш лекарь… хотел провести безобидный эксперимент. На то, насколько вы устойчивы к артефактам, контролирующим сознание — ибо ваша стойкость в случае с Гидрой Гекаты поразительна. Думаю, Озз хотел применить что-то безобидное… ну, скажем «спевник» — артефакт, вызывающий желание петь. Но если вы сбросили наваждение артефакта Феллы… дело, думаю, решённое.

— И это как-то связано с моей генеалогией, — уточнил Ковальски, насыпая в тонкую фарфоровую чашку три ложки кофе.

— В определённом смысле. Видите ли, бездники чаще рождаются именно в семьях магов, иногда, правда, через несколько поколений. Но бывает, что и среди людей…

Ковальски вдохнул аромат кофе, готовясь к неизбежной лекции. Жаль, блокнота с собой нет, он бы делал пометки по местной терминологии. Вроде «бездник, или потенциал, — человек, которого природа, похоже, собиралась родить магом и приготовила для магии ёмкость, а потом раздумала и магии ему не дала».

— …возможно, вам покажется странным этот парадокс…

— Ничуть, — сухо отозвался Ковальски. — Учитывая, что природа дала куче людей черепную коробку, но не вложила в неё мозгов. Тут, как я понимаю, примерно то же.

Экстер слегка смешался и остановил ложку, которой помешивал собственный травяной чай.

— Бездники не такая уж редкость в Целестии. Явление малоизученное… но люди с высокой устойчивостью к магии были всегда, просто никто не доискивался причин этому. Мы знаем лишь, что обычно на них хуже действуют чары, контролирующие сознание — между прочим, такие кадры весьма ценны в Службе Закона или в Кордонной Службе… Наконец, природа старается одарить потенциалов, как бы взамен упущенной магии: они крайне талантливы, быстрее учатся и запоминают… и их обычно ждёт блестящее будущее. Поверьте, что многие правители и военачальники вашего мира, да и других миров — скорее всего относятся к такого рода атавизмам магии.

— Всегда знал, что нужно баллотироваться в президенты, — буркнул Макс, которому только что сообщили, что он атавизм магии. Спрашивается — где было его блестящее будущее, когда его выперли из Интерпола? Или когда клыкан кромсал его людей? Вечно-то с тобой осечки, Макс Ковальски.

Всё-таки, что-то было в этой галиматье про потенциалов и высокую устойчивость. Макс прихлёбывал кофе и слушал вполуха, пытаясь выяснить — что ж там такое царапает память. Да, вот, когда он пришёл наниматься к Ягамото, предъявил рекомендации… полтора года безупречной работы в духе «я ваш личный Индиана Джонс», только кто ж виноват, что бывшего шефа загребли по совсем другой статье… Япошка почти не слушал, только кивал, потом протянул шкатулку. «Шуто вы можете сыказать о содерижимом? Посуматурите на неё подорьше, я насутаиваю».

Он крутил ту клятую цацку в руках минут пять, рассматривал под лупой, потом выложил всё, что мог: нэцке, слоновая кость, предположительно девятнадцатый век, изображена, как видите, жуткая безумная рожа, больше ничего сказать не могу. И Ягамото неожиданно закивал и расплылся в широчайшей улыбке: верно, верно, чудесно, вы приняты, да-да, приняты. И он удивился, что было так просто. Его контакт задвигал, что Ягамото устраивает испытуемым такое, что они ещё пару деньков ходят не совсем в адеквате.

После, уже работая на босса, Макс как-то видел тех, кто не прошёл отбор. Их выводили из кабинета под ручки — хихикающих, напевающих, кусающихся.

Но если то нэцке было не просто цацкой, если это был артефакт… если Ягамото отбирал именно тех, кто устойчив к магии… стало быть, он собирал в свою коллекцию не просто предметы старины? Значит, Макс вот уже восемь месяцев гонялся за…

Ковальски встряхнулся и поспешил потопить подозрения в кофе. Ещё будет время подумать. К тому же директор, похоже, решил просветить его насчёт местной истории и теперь распинался в своём лирическом духе:

— Знаете, магия… существовала всегда. И то, что нам кажется сверхъестественным, в древности, когда миры были едины и повиновались воле Творца… было простым, как дыхание. В Золотую Эпоху магия и свет были единым целым, и кто был мудрее и добродетельнее остальных — тот был сильнее.

Мечтатель неопределенно махнул рукой в сторону чайника. Тот приподнялся на толстых ножках и с достоинством засеменил к чашке Макса. Ковальски сунул чашку под струю кипятку — ещё немного кофе не помешает.

— Перерождение началось исподволь — кто знает, с утверждения ли ценности разума или с сомнения. О, Светлоликие принесли тень этого сомнения в созданный ими мир. Вопросы, который начали терзать магов. Зачем любить от всего сердца, если можешь сгореть? К чему ощущать, если можно исследовать. Зачем распахивать душу — а если туда плюнут? Зачем жить, не стремясь превзойти кого-то, если можно пойти к власти… Власти.

Экстер помолчал, сцепив подрагивающие пальцы.

— Это охватило миры — и со временем в некоторых вспыхнули войны, в некоторых объявили магию враждебной и прибегли лишь к разуму… избрав путь прогресса. Единство пошатнулось. Близился раскол миров. Тогда собрались те, кого мы называем Светлоликими — истинные дети Золотого Века, считают, что числом их было ровно сто… Они собрали своих сторонников — людей и магов, всех, кто не стремился к власти, кто желал лишь яркой, радостной, горячей жизни…

— Магические хиппи?

— ?!

— Ничего, продолжайте.

— Первая Сотня, соединив свои силы, создала из осколка распадающихся на отражения миров Эммертион-Цел-Элестиа: Кочующую Страну Радуги. В последний цикл, правда, прижилось название Целестия — несомненное влияние языков внешнего мира…

— В последний цикл?

— О. Раз в десять веков сильнейшие маги переносят страну в другой мир, каждый раз изолируя ее Кордоном. Двери, которые являются частью Кордона…

— Позволяют выйти в какую-то из точек нашего мира, я понял, — опять влез Макс. Вторую кружку кофе он наполовину осушил. — Значит, это тысячелетие — наше… и где же конкретно в нашем мире располагается Целестия?