Страница 5 из 20
Но самой примечательной деталью его гардероба были даже не они, а большой черный пистолет с длинным глушителем, который человек держал стволом вниз в правой руке. Генерал машинально отметил, что это «стечкин»; его рука, действуя как бы по собственной воле, метнулась к левому лацкану пиджака, хотя было без дополнительных разъяснений понятно, что он не успеет – просто не может успеть.
Но он успел – ну, или почти успел. Пистолет, вопреки его опасениям, ни за что не зацепился там, за пазухой, и вышел из кобуры как по маслу. Поднимая его на уровень глаз, генерал большим пальцем сдвинул кнопку предохранителя и взвел курок. Выстрел, которого он ждал все эти мучительно долгие доли секунды, почему-то задерживался; наемный убийца медлил, сверху вниз тараща на генерала темные линзы очков.
– Ишь ты, – насмешливо произнес он, увидев, как поднимается, нацеливаясь ему в лицо, ствол генеральского пистолета, и только после этого наконец вскинул «стечкин» и спустил курок, проделав это с быстротой и точностью, свидетельствовавшими об очень богатом опыте.
Раздался негромкий хлопок, по ступенькам, курясь кислым пороховым дымком, с дребезжащим звоном запрыгала стреляная гильза. Генерал пошатнулся, теряя равновесие, выронил портфель и, чтобы не упасть, навалился всем телом на перила, вцепившись в них обеими руками. Он попытался снова поднять пистолет, но убийца еще трижды выстрелил в него с расстояния, исключающего возможность промаха.
Выпавший из разжавшихся пальцев СПС глухо лязгнул о бетон, руки убитого соскользнули с перил, генерал сполз на ступеньки, медленно, будто нехотя, скатился по ним и замер на выложенной шероховатой метлахской плиткой лестничной площадке.
Мент был болезненно худой, с бледной костистой физиономией, к которой словно прикипело выражение терпеливой, скучающей скорби. Он сидел за перегородкой из толстого стекла, на вид казавшегося пуленепробиваемым, и со сводящей с ума медлительностью карябал шариковой ручкой по бумаге, время от времени прерывая это важное занятие, чтобы ответить на телефонный звонок. На стекле было написано: «Дежурная часть»; внутри отгороженного барьером обширного помещения, заставленного электронной аппаратурой, которая вряд ли казалась чудом современной техники даже в начале восьмидесятых годов прошлого века, лениво, как сонные рыбы в аквариуме, передвигались, зевая и почесываясь, другие менты – когда два, когда три, а порой и ни одного.
За спиной у Николая Николаевича, как тигр в клетке, расхаживал из угла в угол Марат Дугоев – целый, невредимый, без единой царапины, но раздраженный и злой как черт – вернее, как соплеменный ему шайтан. Было уже полпервого ночи, спортивный режим летел вверх тормашками прямо в тартарары, и, вспоминая состоявшуюся непосредственно перед неудачным покушением воспитательную беседу в раздевалке, Ник-Ник думал, что в смысле сохранения спортивной формы ночной клуб, пожалуй, был бы предпочтительнее. Пусть бы парень не спал до самого утра, пил, курил, выкладывался на танцполе, а потом кувыркался с бабой – да хоть бы и с двумя, если здоровья хватает! Ощутимой пользы ему это не принесло бы, но вреда точно причинило бы куда меньше, чем вся эта бодяга. После такой встряски об утренней тренировке лучше забыть, да и о вечерней, наверное, тоже. Загнать парня в зал – не вопрос, сам пойдет как миленький, но какой от него в таком состоянии будет толк? То-то, что никакого; он сам это понимает, и оттого-то, наверное, больше всего и бесится…
Дописав последнюю строчку, он перечитал заявление, сделал пару мелких исправлений, а потом поставил число и подпись.
– Написали? – не поднимая головы и продолжая что-то выводить ручкой по невидимой из-за барьера бумаге, хмуро и безразлично осведомился мент. На погонах у него виднелись облезлые до тусклого алюминия майорские звезды, и у Николая Николаевича вдруг возникла труднообъяснимая, но твердая уверенность, что этот хмырь ничего там не пишет, а просто разгадывает кроссворд или водит ручкой по воздуху, имитируя бурную трудовую деятельность. – Давайте сюда. – Он принял просунутый Ник-Ником в окошко листок заявления, бегло его просмотрел и поднял на заявителя сонный, недовольный взгляд. – А почему не указали номер машины, из которой стреляли?
– А паспортные данные того, кто стрелял, тебе не нужны, уважаемый? – внезапно подскочив к барьеру, с едва сдерживаемой яростью поинтересовался Дугоев. – Не было на ней номера, слушай! Совсем не было. Вы милиция…
– Полиция, – невозмутимо поправил майор.
– Да хоть гестапо! – окончательно распоясался вспыльчивый кавказец. – Номера машины вам напиши, бандита сам поймай… только не помни нечаянно, а то сам вместо него сядешь!
– Это непременно, – подтвердил майор. – За дебош в дежурной части и оскорбление сотрудника при исполнении тоже, между прочим, на нары можно загреметь.
Хорошо зная своего подопечного, опытный тренер без труда представил, что может произойти дальше. Слово за слово, и майор от угроз перейдет к действиям, здесь появится парочка сержантов, и вот тогда-то Черный Барс, который, похоже, только того и ждет, покажет себя во всей красе, заработав уже не десять суток, а сколько-то лет – сколько именно, зависит от того, как быстро менты сообразят, что надо уносить ноги.
В любом случае о поездке в Соединенные Штаты и схватке за чемпионский титул придется забыть; это будет крах – не только карьерный, но и финансовый, поскольку в этого кавказского забияку Николай Николаевич вложил практически все, что у него было.
– Тихо, тихо, – беря Марата за рукав и почти силой оттаскивая от пуленепробиваемой стеклянной клетки, в которой в данный момент находились целых четыре заинтересованно наблюдающих за происходящим мента, сказал он, – успокойся, не кипятись. Извините, – с просительной улыбкой обратился он к майору, – парень перенервничал. У него чемпионат мира на носу, тренироваться надо днем и ночью, напряжение, сами понимаете какое, а тут еще и это…
– Спортсмен, что ли? – поверх головы низкорослого тренера разглядывая Черного Барса, который, повернувшись к нему спиной и засунув руки в карманы, набычившись, сверлил яростным взглядом выкрашенную масляной краской стену, спросил майор. – Борец, наверное?
– Боями без правил не интересуетесь? – сказал Ник-Ник. – Это же Марат Дугоев – Черный Барс!
– Да ладно! – изумился мент. – Погодите, погодите… – Он снова заглянул в составленное Николаем Николаевичем заявление. – А вы, стало быть, его тренер? Николай Безродный? Так я ж вас помню! Вы у нас занятия по рукопашному бою проводили! Самбо там, дзюдо…
– Было дело, – сдержанно кивнул Ник-Ник.
Он не очень любил вспоминать тот период своей жизни, как, впрочем, почти все, что было с ним до сорока пяти лет. Фамилию Безродный ему дала какая-то лишенная проблесков фантазии тетка в детском доме – вернее, в доме ребенка, куда он попал после того, как его в месячном возрасте подкинули на ступеньки больницы в захолустном райцентре. В детдоме, где он воспитывался до окончания средней школы, ему приходилось несладко. Там, как в темном лесу, прав был тот, кто сильнее, а он уродился мелким и хилым, так что доставалось ему крепко. Именно поэтому, когда приехавший в райцентр по распределению выпускник института физкультуры открыл в городе секцию бокса, одиннадцатилетний Колька Безродный был одним из первых, кто в нее записался. Отработав положенный по закону срок, тренер уехал; секция распалась, а через месяц вместо нее в том же подвальном зале открылась секция самбо.
В боевых единоборствах Николай, кажется, нашел себя – во всяком случае, способности к этому делу у него были. Правда, мировых высот в большом спорте он не достиг – потому, наверное, что сильно разбрасывался, переходя от самбо к вольной борьбе, от вольной борьбы к дзюдо, а от дзюдо – к другим, более экзотическим видам боевых искусств. Когда в Советском Союзе запретили карате, он приобрел первый опыт подпольных занятий спортом; следующим шагом стало участие в боях без правил, и здесь он тоже был одним из тех, кто первым вышел на ринг. Его ловили, штрафовали, грозились посадить и однажды чуть было действительно не посадили; у него отобрали добытое потом и кровью звание заслуженного мастера спорта и запретили участвовать в официальных соревнованиях. В середине девяностых он, уже вышедший в тираж по возрасту, давал уроки столичной братве – солнцевским, люберецким и прочим быкам; к концу десятилетия его пригласили на работу спохватившиеся – как всегда, запоздало – «внутренние органы». Позже он тренировал офицеров ФСБ – без особого энтузиазма, ибо испытывал против этих «рыцарей плаща и кинжала» не менее стойкое предубеждение, чем против милиции, но добросовестно, потому что не умел работать спустя рукава, да и заведенные по ходу тренировочного процесса знакомства впоследствии могли оказаться весьма и весьма полезными.