Milch

<p>

Тамара сама целует его словно бы на прощание, остановившись вдруг перед стрельчатым окном на лестничном пролете своего просторного подъезда, залитого солнечными лучами и величественного — куда-то в шею под самым ухом, с наслаждением зарываясь носом в льняные пряди, подкрашенные закатом в янтарный. Волосы у него длинные, почти до лопаток, мягкие и шелковистые, отчего вьются по кончикам лишь слегка, как у школьниц, которые только расплели косички. В тот момент она просто не может себя удержать, но Идену невдомек, совершенно истомившись за последние пару часов своим мучительным волнением он трактует это исключительно как сигнал к действию и отвечает ей поцелуем в рот прежде, чем Тамара успевает отступить, целует ее с такой страстью, что на пару секунд обжигает рассудок, отчего она забывается и затаивается, испуганная своим внезапно онемевшим телом, будто шокером двинули. Даже не замечая безответности, он берет ее за голову, обнимает за талию, жмет к себе, кусает в губы — Тамара не собирается этого допускать, но оттолкнуть его стоит немалых усилий. В конце концов, все же удается.</p>

<p>

— Охуел, что ли?</p>

<p>

— Я? — недоуменно отзывается Иден, в очередной раз начисто растерявшись от такого внезапного поворота. Эта ее тактика оправдывает себя как беспроигрышная, сколько бы раз ни применялась. Тамара глядит на него с неподдельным бешенством, отступает еще на шаг, демонстративно отирает предплечьем подбородок.</p>

<p>

— "Я-а-а". Кто ж еще, — кривляется, морщит нос, становясь от этого непростительно хорошенькой, так что он в ответ только облизывается, чтобы не потерять фруктовый привкус ее помады, и молчит, и этого достаточно, чтобы ее тщательные поиски праведного возмущения начали приносить плоды. — Ты что себе позволяешь вообще?!</p>

<p>

— Я? — повторяет Иден. — Да ты сама.. — продолжить не успевает — продолжать, впрочем, и бесполезно. Ничто не может отвлечь Тамару, когда она вступает в диалог с собственной гордостью — но ему это явление слишком чуждо и оттого совсем непонятно, сколько с ним ни сталкивайся.</p>

<p>

— Ты вот этого от меня хочешь, что ли? Этого? Ты полтора года за мной таскаешься ради этого всего, а? — и чем больше она говорит, тем в больший транс себя закачивает. Как бы то ни было, ярость Тамаре очень к лицу. Она становится похожей на Кармен. Его это отвлекает, из-за этого он не может разозлиться, как положено, тогда, когда это требуется по сценарию. — Тебе блядей твоих мало, что ли? Или это какой-то особый спорт такой, может быть?</p>

<p>

— Каких блядей, — наивно ухмыляется Иден, безуспешно пытаясь увязать все происходящее в единый сценарий. — Что ты вообще несешь?</p>

<p>

— Да вот тех, — она не выдерживает и скалится в ответ куда более ядовито, тычет пальцем в окно. — С которыми ты шляешься с утра до вечера. Которые тебя облизывать готовы за бабло и выебоны, как и положено блядям, думаешь, не знаю?</p>

<p>

— Во-первых, они не бляди.. — с сомнением говорит он, отстраненно гадая, в ревности ли дело, и Тамарина сатанинская ухмылка расползается шире, и ее лодочный мотор уже в боеготовности, и никаких дополнительных усилий уже не требуется.</p>

<p>

— Конечно, бляди, — уверяет она с торжеством. — Неужто ты думаешь, что кому-то вообще есть до тебя дело, кроме блядей?</p>

<p>

— Может быть, ты хоть на секунду..</p>

<p>

— Да кому ты нужен вообще, псих несчастный, — вдохновившись, Тамара обращает палец ему в лицо. — Кому, кроме блядей, таких же ебнутых, как ты, и твоей мамаши, еще более ебнутой?</p>

<p>

— Ты хоть на секунду заткнешься или нет?! — чтобы ее перебить, Идену приходится повысить голос, что очень сильно устраивает ее режиссерскую сторону. Нет, затыкаться в планы Тамары не входит.</p>

<p>

— Ах, я "заткнешься"? — так увлеклась, что даже чуть-чуть запыхалась. — Тебе, может, не нравится что-то? Блядей твоих обидели, что ли? Или мамашу?</p>

<p>

— Да ради бога..</p>

<p>

— Хочешь сказать, она не ебанутая? Охохо, наследственность — великая вещь, Иден, имей в виду. Она же помешалась на тебе давным-давно от своего безделья, скажешь, нет? Скажешь, она не бегает тут по подворотням днем и ночью с фонарем в поисках своего любимого изделия, нет? Свечку она тебе не держит часом, когда ты своих блядей домой приводишь, а?..</p>

<p>

— Заткнись, — говорит Иден, от совокупности усталости, растерянности и фрустрации впадая наконец в ожидаемое состояние. — Рот закрой, сука полоумная, — он не успевает решить, точно ли хочет влепить ей пощечину — пощечина влепляется как бы сама. Как самый простой метод добиться тишины в кратчайшие сроки. Бить по ее красивому лицу китайской куклы — безупречному, белокожему, яркоглазому — тем не менее, приятно, коль уж нет другого способа оставить след, и потому он ловит ее за руку, не давая прикрыть щеку ладонью, и отвешивает еще одну, и еще. — Рот закрой, закрой, закрой...</p>

<p>

 Он бьет Тамару не слишком сильно, потому что не очень на нее зол. Более того, нескончаемая нужда в ней мало-помалу окрасила для него этот процесс своеобразной нежностью, он-то знает — она только того и ждет, и непременно пропишет сдачи, и как бы то ни было, но в такие моменты оба заняты одним делом и столь близки. Он-то знает, как только он ее отпустит — Иден разжимает пальцы, теперь Тамара молчит, онемела от ярости, ее правая щека совсем багровая, потому что Иден — левша. Какое-то время она просто смотрит на него, тяжело дыша, и это приятно, потому что она смотрит только на него, но недолго. Пощечины у нее совсем девичьи, почти детские, едва ли не смешно, но он не подает виду, без ответа оставляет и пинки в голени, хотя набойки у нее на ботинках железные и при удачном раскладе могут нанести повреждения посерьезней. От Тамары, впрочем, не ускользает, а безответность не входит в ее интересы, и спустя какое-то время подобная тактика доводит гнев до точки кипения, когда она совсем перестает соображать, хватает его за волосы, которыми так любуется, сквозь зубы цедит:</p>

<p>

— Я т-те ща поглаз-зею-ю.. — и вцепляется ногтями ему в лицо, моментально раздирая от уха к носу, метит в глаз — и снова беспроигрышно, потому что в желании уберечь зрение за Идена решают рефлексы, и стремясь лишь поскорее это прекратить, он бьет кулаком наугад, куда попало. Идену всего четырнадцать, он младше ее на целых три года, тощий, хоть и жилистый, относительно многих своих сверстников, и ростом не превосходит большинство из них, а ее уж тем более; но драться Иден очень любит и почти с самого рождения не упускал случая, так что рефлексы его не подводят, и удар вслепую приходится Тамаре прямехонько в челюсть, отчего она отшатывается и со всей дури ударяется о стену головой. Иден отчетливо слышит, как у нее клацают зубы, слышит скрежет каблука на развороте и звук, с которым ее башка встречается со стенной панелью, от этого он тут же цепенеет и какое-то время просто бездумно созерцает, как она хватается за подвернувшиеся перила в попытках наладить равновесие, как кладет левую ладонь на правую щеку и, чуть-чуть подождав, пока утихнет головокружение, молча шагает на ступеньку вверх. Направляется домой, на следующей лестничной площадке — вход в квартиру ее опекунши. Головы она не поднимает, так что под роскошной гладью ее густых каштановых волос масштаба повреждений Иден оценить не может, что только преумножает его ужас перед содеянным, начисто отшибая последний здравый смысл.</p>