Апрель в Белграде

Это как зайти в тайную комнату из Гарри Поттера, где место только избранным. Зал для мероприятий стал именно той комнатой, которая превращалась в тайную, когда начинались репетиции. Огромные, длинные, деревянные двери закрывались и все, что происходило внутри – дело только тех, кто там находился. Рассказывать о репетициях никто не горел желанием. Это было как… рассказать о том, как ты вчера вечером сходил купить хлеба. Никому не интересно.

Пойте свои песенки и пойте.

А Алене было интересно примерно все. Анализировать вещи и оставлять их у себя в голове проанализированными, таская всю жизнь с собой тяжелый мусорный пакет вместо головы – ее хобби. Она теперь даже поет в хоре, чувствуя себя на чужой территории. Камилла, Ленка, Травкин заставляли ее чувствовать себя так. Травкин и ее неумение справляться с ним, неумение отвечать на его вопросы, выполнять то, что ему нужно. Пение, как таковое, нравилось. И голоса, поющие хором, звучали по-ангельски. Ее это поражало. Она невольно дергала головой, пока пела и пока пели все, чтобы посмотреть и увидеть, откуда доносятся звуки. Как круто они все звучали, запевая ее отсутствие таланта.

Красиво запевая ее голос так, что она сама себя больше не слышала. И это хорошо.

К пению она точно не талантлива, можете не спорить. Она вообще не думала, хороша ли в чем-то, но, когда дошло до хора, она смогла с уверенностью признаться себе, что она не Селин Дион и не Тони Брекстон, а здесь были такие.

И они были отвратительными подлизами, которые Травкину нравились. Он любил желание и талант. А они любили его внимание и подмигивания, пока хор поет. Здесь все очень запутанно, если подумать. И распутывая этот клубок, можно и самой в нем запутаться.

Алена никогда не думает, к чему приведут анализы и продолжает изучать обстановку.

Как Травкин относился к Камилле и Ленке? По-моему, она это знала с прошлых лет, когда музыка еще была вторым уроком по расписанию в понедельник. Как бы, блять, Алену это ни выбешивало, как бы ни вводило в состояние ступора и ни приводило к желанию еще больше сопротивляться – они ему нравились. Знаете, прям нравились. Ленка умела улыбками отвечать на все его шуточки, а Камилла предпочитала молчать, но подлизываться в любое другое время. Помогать ему с бумагами, инструментами, сбегать за журналом, да что угодно, и потом плеваться на него с подружками. Змеи, змеи.

И Алена не должна удивляться, ведь Камилла всегда такая всемогущая. Просто тут же Травкин… Травкин. Что Травкин? Чем он тебя задел?

Алена ловит себя на мысли о Травкине в тридцатый раз. За неделю. И это становится проблемой, почему-то. Этот Дмитрий Травкин, этот мудила, как его все называли. Придурок, психованный придурок: что Алена только ни слышала и медленно кивала, понимая, что они правы. Теперь она понимает. Она не будет бросаться такими оскорблениями, конечно, но было в нем немного необоснованной мудачности, бесспорно.

Концентрации цветов и говна в нем были на одном уровне.

Он был культурным. Знаете, таким консервативным джентльменом, который придерживал учительницам двери и дарил цветы на дни рождения. Он был талантливым, но относился он к этому таланту, как к красивой и наскучившей ему вазе в гостиной. Все гости ахают, восхищаются, а он смотрит и говорит: «Ну, и?», потому что смотрит на эту вазу каждый день.

Однажды на уроке его спросили, и он ответил, что играет на гитаре, на пианино, чуть-чуть на скрипке, на сербских инструментах, таких как гайда (бесполезный инструмент, если честно. Сербам лишь бы что-нибудь изобрести и потом помахать всему миру, мол, эй, мы что-то могем). И вообще, он мог и может много чего, но решил остановиться на пианино и дирижировании, ведь дирижирование укладывает в себе все возможные умения. Ему хотелось все, и он нашел себе это все. И теперь он посвятил жизнь хору и его победам.

Ну, и?

Как бы он себя ни вел – его можно оправдать. Он имел право.

Имел право выбирать только лучших, потому что с певцами «неплохими» занимают вторые и третьи места. А зачем, если хор этой гимназии всегда первый.

– In flanders field… – очень тихо тянулись в конце последние высокие ноты. Уже шестой раз они это поют. Ларина даже опустила бумажку и начала устало пялиться куда-то далеко, петь на автомате. В конце пианино затихало, но Травкин предпочитал просто упереть руки в бока и смотреть на всех. В этот шестой раз он психованно встал.

Психованно!

Это значит быстро сорваться со своего места с таким выражением лица, будто не терпится сходить в туалет. В конце надо долго и высоко тянуть «fields», вот эту проклятую s в конце. Если не сосредоточить на ней внимание, то можно проглотить эту букву и получить леща от Дмитрия Владимировича.

– Ц-ц-ц-ц, – пропищал он вместе со всеми, встав напротив и сомкнув два пальца в воздухе. Некоторые начали улыбаться из-за его «ц», но, конечно, Алена начала первой. Она никогда не умела сдерживаться и не смеяться над его приколами. «Ц» спето четко и ровно. Остается надеяться, что он доволен. А если и нет – пошел вон, репетиция окончена.

Алену нужно постоянно толкать, серьезно. В плечо, в бок, по голове – куда угодно, потому что она часто залипает или вообще не понимает, что ей делать. К хору надо привыкнуть. Когда приходить, когда уходить, как правильно говорить, каким тоном, где стоять… кто бы мог подумать, что пение тут не самое важное в списке важности. Ее кто-то толкнул случайно, когда спускался со станка. Тогда она лихорадочно осмотрелась и спустилась на землю вместе со всеми. Кто-то уходил, кто-то оставался перетереть что-то с учителем.

Наверно, приятно, иметь хорошие отношения с Травкиным.

Что значит «приятно», Ален?

Алена смотрит в последний раз, как он быстро бьет ручкой по пианино то одной стороной, то другой, и сливается с уходящей толпой. А играл он с ручкой на автомате, потому что разговаривал с длинноволосой девчонкой. Девчонка могла быть кем угодно: очередной подлизой, которая поможет разнести и принести вещи в зал; могла быть наглой дивой, которая просила соло на еще не скорое EverGreen; могла быть той, которая просит прощения за то, что не придет на следующую репетицию. Он уважал таких. Но это не она. Она просто в том классе, где Травкин классный руководитель.

И такое бывает.

А девчонка объясняла, почему не была в школе позавчера. В самый критичный день, засранный тестами для их класса. Он покивал головой, отпустил пару шуток насчет градусника, возможно, подогретого батареей, позволил ученице рассмеяться, покраснеть и уйти. Ему даже как-то плевать, почему она не была в школе. Он чей-то классный руководитель, потому что все учителя чьи-то. Разбираться с их оценками, справками, оправданиями и плохим поведением – ему нахер не сдалось. Но надо. Надо разобраться до конца, сделать вид, что ты строгий и тебе пиздец как важно узнать, где она была, и пригрозить больше так не делать. Фух. Честно, плевать.

Хотя градусник она точно подогрела.

Он сгибается над журналом своего класса и проверяет оценки. Записывает оценки каждого для завтрашнего собрания. Позы Травкин постоянно менял: то встанет буквой Г и ляжет на пианино, то выпрямится и одну ногу вытянет в сторону.

Зал давно пуст. Ему надо было закончить школьные дела с максимально уставшим лицом и поджатыми губами и вернуть журнал в учительскую.

В учительской он дал пять учителю философии, который обожал давать пять.

Он спросил его про головные боли вчера. Травкин ответил, что вроде бы больше не болит.

Учитель философии похлопал его по спине и ушел со своим журналом на урок.

Надежда Павловна пила кофе, учитывая, что у нее пробел между уроками. Предложила кофе Травкину, но тот быстро сказал спасибо, не надо, потому что уходил. Она улыбнулась, наблюдая за тем, как он надевал черную ветровку.

– Как новая квартира?

– Да нормально, – он поднял воротник куртки.

– Все уже обустроили?

– Ну, не вот прям все, но спальню сделали, – не думая, говорил Травкин.