Страница 23 из 28
Огромный ведерный чайник выпит до капли. Дымят папиросы, трубки. Все говорят сразу, не слушая друг друга. Только один Наумыч слушает всех, поглядывает по сторонам, посапывает, иногда записывает что-то в книжечку.
– Ну что, кончили? – наконец говорит он. – Мой батька сказал бы: «Що будэ, то будэ, а музыка грай». – Он расстегивает форменный морской китель, достает из бокового кармана сложенную вчетверо бумажку, передает ее мне. – Читай, Сергей, – говорит он и закуривает папиросу.
Сразу становится тихо. Я встаю, развертываю бумагу и громко читаю:
ПРИКАЗ № 1
по научно-исследовательской базе на Земле Франца-Иосифа.
10 октября 1933 года
Бухта Тихая
§ 1
Объявляю распорядок дня на советской научно-исследовательской базе в бухте Тихой Земли Франца-Иосифа: подъем в 8 часов, завтрак в 8 часов 30 минут, обед в 14 часов, ужин в 20 часов, отбой в 24 часа. После отбоя всякий шум должен быть прекращен и выключен свет.
§ 2
Приказываю раз в 10 дней производить топку бани и мытье всего личного состава научно-исследовательской базы. Очередность топки бани всеми без исключения зимовщиками будет объявлена дополнительно.
§ 3
Для поддержания на должной высоте необходимых санитарно-бытовых условий, для контроля над приготовлением пищи и для организации досуга зимовщиков назначаю культурно-бытовую комиссию в составе тт. метеоролога Безбородова, старшего геофизика Ступинского и плотника Сморжа.
§ 4
С сего числа и впредь до окончания уборки всех материалов и скоропортящихся продуктов объявляю авральные работы. На время аврала необходимые научные работы и наблюдения ведут только старший метеоролог т. Ромашников и магнитологи по очереди. Полностью научные работы обсерватории развернуть по окончании аврала.
§ 5
Всякие отлучки зимовщиков с территории базы производятся только по моему, каждый раз особому, разрешению.
Начальник научно-исследовательской базы на Земле Франца-Иосифа
доктор Руденко.
– Понятно? – спрашивает Наумыч. – Ну кончайте, значит, курить – и за работу. Каюры пока пускай помогают Иваненко таскать лед и снег для кухни. А все остальные – на улицу.
Наумыч собирает со стола свои записочки, укладывает в жестяную коробку папиросы, допивает чай.
– Поработаем, ребята, как следует, а потом можно и чарку, таку щоб собака нэ перескочила, – говорит он. – До полярной ночи все надо убрать в склады и в дома.
– Успеем, – спокойно говорит Желтобрюх. – До полярной-то ночи еще глаза вытаращишь. Только приехали.
– А ты знаешь, когда полярная ночь?
– Ну когда?.. Ну не знаю. Наверное, в декабре, или когда там ей полагается? Не завтра же.
– Михаил Николаич, – говорит Наумыч, обращаясь к Лызлову, – вы ведь у нас заведуете солнцем, скажите-ка Боре, когда у нас полярная ночь полагается.
Лызлов неторопливо встает из-за стола, оправляет рубаху и медленно выходит из комнаты. Он возвращается с толстой книгой и какими-то бумажками в руках. Молча он роется в книге, просматривает бумажечки с вычислениями и, чуть пришепетывая, говорит, глядя на Наумыча сквозь маленькие стеклышки очков в жестяной оправе:
– Вот тут я уже подсчитал, пользуясь астрономическим ежегодником, как у нас будет убывать день. Можно прочесть цифры?
– Можно, можно, читайте, – говорит Наумыч.
– 12 октября день продолжается 6 часов 38 минут. 13 октября – уже на 24 минуты короче – 6 часов 14 минут, 14 октября – день 5 часов 48 минут, 15 октября – 5 часов 22 минуты, 16-го – на 28 минут короче, уже только 4 часа 54 минуты, 17-го на полчаса короче – 4 часа 24 минуты, 18-го – 3 часа 50 минут, 19-го – 3 часа 10 минут, 20-го – 2 часа 20 минут, 21-го день будет продолжаться только 52 минуты. 22 октября день равен нулю. Солнце в этот день уже не взойдет.
Лызлов аккуратно закрыл книжку и сел.
Несколько секунд в кают-компании была тишина.
– Вот те раз, – растерянно сказал Желтобрюх.
Наумыч осмотрел кают-компанию.
– Ну что? Слыхал? Двенадцать дней осталось!
И снова поднялся крик и гам:
– Да кто же ее знал, что она так скоро!
– Это же просто свинство – привозить людей за две недели до ночи!
Я пошептался со Стучинским и Сморжом.
– Платон Наумыч, – сказал я, – у культурно-бытовой комиссии есть к вам просьба.
– Ну-ну, давай.
– Сейчас уже одиннадцать часов дня. Пока суд да дело – полдня уже потеряно. Может, разрешите зимовщикам сегодня своим жилищем заняться? А то ведь прямо как на войне живем. Ни переодеться, ни умыться, ни отдохнуть как следует. А уж завтра, сразу после подъема, можно бы и за работу по-настоящему взяться.
Девятнадцать пар глаз смотрели на Наумыча с надеждой и ожиданием. Он звонко хлопнул по столу огромной рукой.
– Ладно. Жертвую одним днем. Только имейте в виду: 21 октября все должно быть кончено. Есть?
– Есть, Наумыч! Будет кончено!
– Пошли, ребята, устраиваться!
– По домам!
Так начался первый день зимовки.
——
У меня есть старенькая географическая карта. На этой карте разноцветными карандашами я вычерчиваю все маршруты своих поездок, путешествий, экспедиций.
Вот зеленая ломаная линия. Она соединяет маленький городишко Аткарск на берегу речки Медведицы с Таганрогом на берегу Азовского моря. Это – путь, который я проделал, сидя в седле. Верхом. Было это во время Гражданской войны.
Вот желтая линия – путь, пройденный мною на аэросанях.
Вот синяя – маршрут буерного похода, в котором я принимал участие.
Черный пунктир – автомобильные маршруты.
Красные линии – поездки по железной дороге. На востоке эти линии протянулись в глубину Сибири. На западе красная линия обрывается у Брест-Литовска, на юге кончается у Черного и Каспийского моря.
Зелеными и черными нитками остались на карте пешие и конные походы по горам Дагестана, по крымским джайляу.
Сколько раз мне приходилось развязывать мешки, открывать чемоданы, расставлять, раскладывать, развешивать вещи в глинобитных украинских хатах, в каменных горских саклях, в деревянных мещанских домишках поволжских городков, в просторных рубленых сибирских избах, в дощатых бараках у подножья горы Магнитной или Кузнецкого Алатау.
Но нигде, никогда я не осматривал свое жилище с таким любопытством и с такой тщательностью, как я осматривал и обшаривал маленькую свою комнатку в домике на острове Гукера.
Домик был разделен пополам узким темным коридором. Налево, на южной стороне, были жилые комнаты; направо, на северной, – лаборатории, библиотека, красный уголок.
В каждой комнате по одному маленькому окошечку с двойными рамами. Но рамы эти не такие, как у нас, на Большой земле. В каждой раме стекла вставлены в два ряда, так что в наших окнах выходило не по две, а по четыре рамы. Это тоже сделали нарочно для того, чтобы комнаты наши были теплее.
Подозрительно посматривал я на фанерные голые стены моей комнаты, на маленькое окошко, из пазов и щелей которого торчал пегий войлок и клочки грязной ваты. Это, наверное, какой-то мой предшественник отеплял окно, затыкал щели и дыры между оконными рамами и косяками.
«Интересно, – думал я, – каково-то будет в этой фанерной комнате при морозе в сорок пять градусов?»
Комнатка была маленькая, грязная. Я взял рулетку и измерил свое жилище.
Длина 2,9 метра. Ширина – 1,9. Значит, площадь комнаты – пять с половиной квадратных метров.
У окна стоял небольшой столик, а перед ним – стул, у стены – железная кровать, у другой стены – невысокий маленький шкафик, а над ним висела маленькая полочка. Вот и вся обстановка. Даже второго стула поставить некуда – не поместится в моей комнате второй стул.