На краю света

Ионов ведет нас дальше по коридору.

– Вот сюда, пожалуйте, – приглашает он.

Мы входим в большую комнату с низким почерневшим потолком. В комнате три маленьких окошечка, закоптелые, мутные, с навечно вставленными двойными рамами, из щелей которых торчит грязная вата. Стены обиты вагонкой – узкими ребристыми досочками, как в жестких вагонах поездов. Посредине комнаты в три ряда стоят длинные столы, покрытые цветной клеенкой. Столы заставлены грязной посудой, завалены хлебными корками, грязными вилками, ножами, ложками.

– Это наша столовая, – говорит Ионов. – Зовется она кают-компанией. И вы, наверное, ее так же будете называть. Садитесь, наливайте борща, кушайте. Сейчас-то, конечно, здесь кавардак, а в спокойное время все по местам лежит. Ну-с, угощайтесь…

В кают-компанию ежеминутно входят матросы, зимовщики. Они жадно осматривают столы, выискивают свободное местечко и так прямо, не раздеваясь, с грязными руками, в шапках, садятся за столы и торопливо едят.

Некогда. Надо спешить. На весь обед дано только тридцать минут. И вот уже снова звонит колокол: кончай обедать, выходи на разгрузку.

Снова бревна, фанера, бочки, ящики, мешки. Мы работаем без остановки, без отдыха – до темноты.

На «Таймыре» загораются прожекторы. Они тревожно ощупывают бухту, далекий пролив. Капитан боится, как бы ночью к ледоколу не подкрались с приливом льды. Льды могут сорвать ледокол с якорей и выбросить его на берег.

С последним пустым карбасом мы уплываем обратно на «Таймыр».

А наутро, чуть рассвело, снова на берег, за работу.

——

Так продолжалось два дня. На третий день мы совсем переселились на берег.

– Чего вам зря мытариться-то, – говорили нам старые зимовщики. – Приютим, потеснимся. И спать-то каких-нибудь пять часов в ночь, а канители – как на свадьбе. Оставайтесь.

Поздно вечером, разгрузив последний карбас, все разбрелись куда-то, разошлись искать себе пристанище на ночь, и мы остались на берегу вдвоем с Борей Линевым.

– Ну, куда же мы с тобой денемся? – сказал я.

– Давай-ка устроимся в бане, – предложил Боря. – Наверно, она еще не занята.

– Ну нет, – сказал я, – у меня есть местечко получше. Мы библиотеку захватим. Про библиотеку никто из наших еще не знает, она в новом доме, в фанерном. Идем к Потапову. Ключ от библиотеки у него.

Потапова мы отыскали в продуктовом складе. Он сидел на мешке с мукой и отмечал что-то в большой измятой и истрепанной ведомости. Наш Наумыч с фонарем в руке ходил по складу и громко диктовал:

– Консервов мясных – двенадцать ящиков по шестьдесят четыре банки. Записал мясных? Консервов рыбных: бычки в томате – двадцать шесть ящиков по сорок восемь банок…

Заметив нас, Наумыч остановился.

– Вы чего, хлопцы?

– Да вот, ночевать нам негде, хотим в библиотеке устроиться. Ключ бы взять…

– Там же спать не на чем, – сказал Потапов. – Возьмите хоть спальные мешки. Вон в углу лежат.

Мы выбрали себе по мешку, взяли у Потапова ключ и отправились в новый фанерный дом.

Здесь было тихо, чинно, тепло. Мы заглянули в одну дверь – в темноте смутно виднелись какие-то провода, столы, заставленные приборами, склянками, металлическими коробками.

– Лаборатория, – тихо сказал Боря Линев.

Заглянули в другую – тоже лаборатория.

Рядом со второй лабораторией помещалась библиотека. Мы долго шарили по стене около двери, отыскивая выключатель. Наконец Боря зажег спичку.

Ни проводки, ни лампочки нигде не было видно. Только на столе валялся огарок стеариновой свечи.

Мы зажгли огарок и осмотрелись. Комнатка была маленькая, об одно окно. По стенам, от самого пола до потолка, шли сосновые некрашеные полки, сплошь заставленные книгами.

Мы разложили мешки прямо на грязном холодном полу. Боря остался в библиотеке, а я вышел в коридор – хорошенечко осмотреть дом.

По обеим сторонам коридора, на расстоянии шагов пяти друг от друга, в стены были вделаны круглые железные печи. Дверцы их были наглухо закрыты, и только в поддувалах мерцал розовый свет.

На двери в конце коридора висела бумажка с надписью: «Лаборатория по изучению радиоволн». Я приоткрыл дверь и заглянул в большую, тускло освещенную керосиновой лампой комнату.

Вдоль ее стен тянулся узкий стол в две доски. На столе стояли приемники, батареи, бутыли с кислотой, переключатели, аккумуляторы. В комнате были натянуты антенны, пол завален стружками, соломой, досками от разбитых ящиков.

В конце комнаты у стола сидел Вася Гуткин, а напротив него – заросший рыжей щетиной круглолицый человек в солдатском ватнике. Они тихо и серьезно о чем-то разговаривали. Вася Гуткин не спускал глаз с круглолицего.

«Принимает свою лабораторию», – подумал я, тихо входя в комнату.

Я прислушался к разговору. Нет, что-то не то.

– Печку придется топить каждый день, – медленно и строго говорил круглолицый. – Топить, конечно, каменным углем. Ведерко сожжешь – и хватит. Заведи себе отдельное ведро, совок, кочережку.

– А уголь у вас где? – спросил Вася.

– Да, вот с углем. Хорошо, что напомнил. Я тебе вот что скажу. Не поленитесь, устройте засветло аврал, поработайте хорошенько. При доме, я потом покажу, есть угольник. Сейчас же из сеней, налево. Видал? Ну вот, это и есть угольник. Как только мы уедем, сейчас же набейте его до самого верха. Потом, в полярную ночь, как завернет штормяга, до угля, который на улице, и не доберешься. Обязательно надо набить сарай. И зря не расходуйте этот уголь. Пока только можно будет – берите с улицы. Ну а когда уж совсем занесет, тогда начинайте сарай.

– Да разве одного сарая хватит на всю ночь?

– Хватит, – уверенно сказал круглолицый. – Конечно, если зря уголь не тратить.

– А печи-то хорошие? – спросил я, подходя к столу.

Круглолицый посмотрел на меня, пожал плечами.

– Разные печи. Где хорошие, где плохие. Вы в какой комнате будете жить?

Я посмотрел на Васю.

– Я не знаю, – сказал я. – Нас еще не распределили. То есть распределили, но еще не сказали.

– А вы кто?

– Он метеоролог, – сказал Вася. – Ромашникова помощник.

– Метеоролог? Значит, в этом доме будете жить. Здесь ваша лаборатория, здесь и жить будете.

– А здесь не холодно? – испугался я. – Ведь дом-то вроде фанерный?

– Если топить, так не холодно. Ну, а если не топить, то, конечно, вода замерзнет.

– А интересно бы посмотреть, как эти печки топятся, – робко сказал я. – Сроду каменным углем не топил.

– Ну что ж, можно показать, – усмехнулся круглолицый, – дело нехитрое.

Мы вышли в коридор.

– Васька, – шепнул я Гуткину, – кто это?

– Инженер Архангельский, профессора Бонч-Бруевича[21] правая рука, – зашептал Вася.

Архангельский открыл дверцу одной печки, присел на корточки и, заслоняя лицо рукой от яркого, горячего огня, сказал:

– Ну, вот видите, как пылает? Прямо как солома, и не подумаешь, что это каменный уголь.

– Хорошо горит, – проговорил я. Но Архангельский посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

– Плохо горит. Никогда не топите так. Это не уголь горит, а керосин. Облили уголь керосином и подожгли. Вот керосин пропыхнет – и все, а уголь спечется коксом, и печка будет такая же холодная, как и до топки. Надо растапливать не керосином, а лучиной. Это, правда, дольше, но зато верней. Уголь тогда горит ровно, белым огнем, печка нагревается равномерно и основательно. Помешивать надо вот так, из-под низу. – Он взял кочережку и ловко стал ворошить пылающий уголь. – Подбрасывать помалу, чтобы не заглушить огонь, – продолжал он. – А всего на печку надо не больше одного ведерка угля.

Потом он показал нам, как надо чистить колосники, как шуровать и когда закрывать печку, чтобы не было угара.

– Вот и вся премудрость, – сказал он, поднимаясь с корточек. – Ничего, привыкнете, научитесь. Мы тоже сначала не умели. Ну, а теперь идем, Вася. Нужно ведь и лабораторию сдавать.

21

Михаил Александрович Бонч-Бруевич (1888–1940) – профессор, советский радиотехник, член-корреспондент АН СССР.