Вокализ №3

Люба-большая преподавала вокал и до десяти утра принципиально молчала. Говорила, что связки еще отдыхают, поэтому ходила, как немая, по-рыбьи шевеля губами. Она пела редким колоратурным сопрано и могла достаточно прилично взять соль третьей октавы. Долгое время выступала в оперетте, преподавала в музыкальном училище, давала частные уроки, а потом вышла на пенсию и стала обучать сугубо на дому.

Учеников всегда было много. Считалось, что заниматься у Любови Адамовны хоть и дорого, но очень престижно. Она может научить петь даже глухого и немого, хотя «выжить» на ее уроках – ох, как непросто!

Любочка выросла на вокализах, кантатах и арии молодого цыгана из оперы «Алеко». Она не посещала детский сад и была вынуждена постоянно слушать невыносимые вокальные распевки, от которых хотелось укрыться с головой и пожизненно зацементировать уши. Движение шло по полутонам и хранило в себе столько неприятного драматизма, будто ерзала пилка по стеклу. А потом раздавался бабушкин авторитетный голос:

– Не набрасывайся на звук, словно с голодухи! Мягче, увереннее, любя! И не подъезжай в ноту на телеге! Точнее! Выше нёбо! Не так манерно! Что с твоими губами? Почему ты их выпячиваешь вперед, как для поцелуя? Возьми зеркало! Контролируй свою шею! Где твоя диафрагма? Опора? Ты что, перед уроком обедала? Сколько мне нужно повторять, что перед вокалом есть нельзя?

Бабулька о музыке знала все, к пению относилась, как к таинству, и однажды целый год отчитывала одного красавчика, обладателя уникального баса-профундо. Помимо вокала он занимался спортом, таская гантели и штанги, а она, слушая его «зи-и-и-и-у-у-у-у», до неузнаваемости менялась в лице:

– Как ты не понимаешь? Во время поднимания тяжестей зажимается дыхание, и огромный поток воздуха сковывает связки. Это непосильное и очень вредное напряжение для голоса. Определись: или ты поешь, или полностью отдаешься тяжелой атлетике!

Каждого нового ученика Люба-большая встречала своей коронной фразой о том, что искусство пения – это искусство выдоха:

– Заруби себе на носу! Только академическое пение – прикрытое, окультуренное. Все остальное – нервный крик. И не смейте в своих кулуарах называть его орево! Орево – это то, что по всем телеканалам и радиоволнам.

Люба-маленькая, раскрашивая принцесс Жасмин, Белль и Ариэль, тоже старалась не поднимать плечи. Она все впитывала, как натуральная льняная ткань, и твердо запомнила, что для вокала лучше всего аэробика или упражнения на растяжку. Во время беременности разрешено петь только до тридцать второй недели и для быстрого восстановления голоса можно выпить рюмочку теплого коньяка с медом и яичным желтком. Но злоупотреблять ни тем ни другим не следует. Уже в пять лет она знала определение тесситуры, ариетты и фальцета, играла «Детский альбом» Чайковского и даже «Экосез ми-бемоль мажор» Бетховена. Бабушка сама с ней занималась, не доверяя приходящим учителям, и готовила ее к карьере пианистки.

Туля возвращалась с работы около шести и была ответственной за покупку продуктов. Привычно таскала сумки и постоянно жаловалась на упадок сил. На низкий иммунитет, гемоглобин, цветовой показатель крови, альбумин, билирубин и болевой порог. На головную боль, быструю утомляемость и сонливость. Она напоминала развалюху и постоянно подчеркивала:

– Зачем кому-то сломанный стул, когда есть крепкие, дубовые, резные?

Не воспринимала ТСН, предпочитая новости вчерашние, а лучше – позавчерашние, и объясняла это тем, что раз все уже случилось, то и переживать нечего.

Бабушка, наоборот, держала руку на пульсе всего происходящего и не обращала на ее жалобы никакого внимания, считая их надуманными:

– Ты просто хочешь лишний раз привлечь к себе внимание и напроситься на жалость. Так вот, в нашем доме не принято делать поблажек!

А потом привычно семенила к двери, чтобы проводить последнего ученика и напомнить правила:

– Повторяю: никаких семечек, арахиса, сухариков, соленых орешков, хрена, чипсов, острых кетчупов, горчицы, жирного жареного мяса, картошки, ледяных и алкогольных напитков.

Ученик, не попадая в ботинки, интенсивно кивал и пулей вылетал за дверь, а она кричала вдогонку:

– И не разговаривай на морозе!

Затем с выражением лица боярыни Морозовой заходила на кухню, царственно усаживалась за стол и расправляла своих шелковых попугаев. Принюхивалась и заглядывала Туле через плечо – та как раз перебирала гречку и запекала минтай. Люба-маленькая колдовала над приготовлением лимонада, а бабушка заводила любимую песню, раскачивая ее с пианиссимо до трех уверенных форте:

– Слышала, что случилось у Светки? А я ее предупреждала. Я сразу увидела, что он ходок, когда она первый раз его к нам привела. Сидел весь такой надушенный щеголь. Одежки заграничные, словечки тоже. А глаза влажные, неспокойные и бегали туда-сюда.

Туля вяло протестовала:

– Мам, давай не сейчас. Здесь Любочка, и я не хочу, чтобы она это слушала.

Бабушка невозмутимо продолжала:

– Стала к ним захаживать ее незамужняя сотрудница Тая. То торт «Муравейник» испечет, то буженинку с хрустящей корочкой приготовит. И такая подруга, хоть к ране прикладывай. И на работе подстрахует, и денег одолжит, и обои переклеить поможет, и дефицитное лекарство достанет. Прямо мать Тереза! И так ее принимают хорошо. Муж достает гитару, поет бардов, запивая Окуджаву портвейном. Светка колдует на кухне, готовя пиццу с анчоусами. Засиживаются допоздна, и хозяйка сама мужу предлагает: «Темно на улице. Страшно. Проводи Таечку до дома». А тот и рад стараться! Живо прыгает в кроссовки, хватает связку ключей и припечатывает к Светкиной щеке воздушный поцелуй. Возвращался поздно, автобусы-то ведь уже не ходили, а до Шулявки – не ближний свет.

На прошлой неделе этот франт привычно ушел провожать гостью. Светка спохватилась, что не отрезала подруге с собой кусок пирога. Выбежала вдогонку, а они на первом этаже целуются. Да так жарко, страстно! Его руки шарят у нее под платьем, сам весь красный, с раздутыми ноздрями – чисто взмыленный конь! И что тут скажешь? Все они одним миром мазаны.

Бабушка любила подобные истории и коллекционировала примеры неудачных отношений. Смаковала их, как чай из туркменской пиалы, захлебываясь от удовольствия:

– Вот у Галки, Зиночки, Мани и Екатерины Ивановны тоже все не слава Богу.

Она постоянно находилась в поиске новых примеров мужской полигамии и радовалась, когда узнавала интимные подробности чьей-то жизни. А на счастливую любовь плотно прикрывала глаза. В упор ее не замечала, считая скорее исключением из правил, чем самим правилом. И когда за Тулей начал ухаживать директор консервного завода – приличный, серьезный Александр Натанович, всячески ее отговаривала:

– Ну, зачем он тебе? Вдовец, да еще такого маленького роста. Настоящий карлик! Верх еще ничего, а низ – будто кто-то по неосторожности чикнул ножницами. Лысая голова, не отличишь от ананасной дыни, и зубы – одно сплошное золото.

Она подмигивала Любочке, строившей большую терцию в тональности соль мажор, и добавляла:

– Как думаешь, может, он ограбил гробницу Тутанхамона?

Внучка улыбалась щербатым ртом, а Туля с невозмутимым выражением лица, словно этот разговор совершенно ее не касался, продолжала заталкивать в тесто творог, лепя к ужину вареники. Только бабушка так просто никогда не сдавалась:

– Сама подумай, почти вдвое старше. Еще десять лет – и с него ни дать ни взять. А гены? Вы же наплодите лилипутов, а потом сдадите в цирк. А ты о Любочке подумала? Чужой мужлан в доме. И потом, разве нам плохо втроем? Сытно, тепло, интересно. Зачем куда-то переселяться и лицезреть снасти, сморкания, носки на всех батареях, разбросанные обрезки ногтей, заусеницы, жесткие волосы в стоке, когда есть Довлатов, полезная овсяная каша и концерт Чайковского для скрипки с оркестром ре мажор? Денег хватает, Зиночка приходит раз в неделю и делает генеральную уборку. Зачем подвергать ребенка стрессу переездами, новой школой, новым классом. И потом, я настоятельно рекомендую не менять педагога по специальности, а в музыкальную школу теперь будет добираться два часа в одну сторону.