Страница 73 из 74
Покой?
Право мира жить прежней жизнью, в которой люди глупы, а эльфы бессмертны и показательно-великодушны? Где нежить больше не подчиняется человеческому слову, боги спят, мертвые покоятся с миром.
Я закрываю глаза и вижу нож в руках. И острие клинка, которое уперлось в шею, под подбородком, там, где заканчивался воротник платья… уже не платья, а… нового тела?
Облика?
Не знаю и знать не хочу. Закрываю глаза и просто сижу, ловлю ладонью первые снежинки… жду… наверное, рассвета.
А над головой тихо успокаивая, шелестит сиротка.
Разбирательство было.
Куда ж без разбирательства в таком-то деле, только было оно каким-то тихим, что ли? Что полномочный представитель Пресветлого народа, что имперская коллегия в количестве трех весьма солидного вида господ, что прочие, причастные и не слишком лица, старательно делали вид, будто ничего-то особенного не произошло.
Демон?
Был.
С демонами такое случается. До крайности беспокойные твари.
Вызвали в мир? В завершение древнего обряда?
Тоже случается. Это лишь кажется, будто времена Смуты канули в прошлом. Порой вот всплывает такое и этакое, и разтакое тоже.
Глава гильдии?
И лучшие оступаются… и вовсе, верно, он не в себе был, коль с демоном связался. А может, даже наоборот совсем, связался и стал не в себе. Демоны коварны, это всякий знает.
Лаборатория тайная?
Эксперименты?
Если и были, то доказать не выйдет. Следовало признать, батюшка мой — надеюсь, душе его бессмертной уютно в том, ином мире, где демоны обретаются — оказался донельзя благоразумной нечистью, и лабораторию уничтожил, а записи сжег. Последнее обстоятельство, как мне показалось, несколько опечалило и коллегию, и эльфов, на коллегию поглядывавших искоса с немалым подозрением.
Мы же…
Мы тоже были. И к сожалению, в отличие от демона, живыми, здоровыми и вдруг обретшими известность, в силу которого предъявлять нам обвинение коллегия посчитала политически нецелесообразным.
— Вам повезло, детонька, — сказал старый, как мир, некромант, в глазах которого я видела ту самую тьму, с которой не стоит беседовать лишний раз. — Во всем повезло. И выжить… и здесь…
У него были сухие руки. Тонкие, обтянутые пергаментной кожей, и я не могла отвести взгляда от этих рук, от шевелившихся пальцев, от желтоватых ногтей с синеватыми полосками, от костей, что, казалось, того и гляди кожу прорвут.
— Но не думай, что все забудется, — руки шевелились, а вот лицо его оставалось неподвижно. И тьма на меня смотрела с какой-то… жалостью, что ли? — Ушастые не любят, когда что-то ломает их планы.
— А… люди?
— И люди не любят. Но у людей всяко память короче.
Он мог и улыбаться, вот только от улыбки этой кидало в дрожь.
— Значит… вы…
— О том, что эльфы не больно-то людей жалуют? Кто ж этого не знает. И настроения их… и прочее, — он вяло махнул рукой, будто отгоняя сонную зимнюю муху. — Но тех, кто и вправду ненавидит, на самом деле мало. А тех, кто готов ради этой ненависти что-то сделать, и того меньше… и за ними приглядывают. Война в этом мире никому не нужна. Так что… считайте, что вам повезло.
Тьма улеглась, уступая место обыкновенному человеку.
Старому.
Верно, настолько старому, что он, быть может, помнил, если не Смуту, то всяко времена после нее, нелегкие.
— И что нам делать? — спросила я.
У тьмы не рискнула бы. А вот человек — дело другое.
— Жить, — просто ответил он. — Просто жить… дом вот построй. Может, тут, может, в другом каком месте. Не так уж оно и важно… наследство прими. Наследства хватит.
— Не нужно оно мне.
— А это зря, — некромант покачал головой. — Такое наследство в чужие руки отдавать не след. Мало ли чего…
— Вы же… — я замялась, не зная, как выразиться помягче. В отцовском особняке остались, верно, лишь стены да колонны.
— Мы убрались, — он понял мое смущение и оно его развеселило. — Но все одно… порой да недоглядишь. Так что, наследство прими.
И это уже не было просьбой.
Вот и достался мне, что особняк с весьма сомнительной репутацией, и пустые счета, ибо мир покорять — занятие не из дешевых. Что до дома, то… стоило переступить порог, и я поняла, что жить там не смогу. И ни один нормальный человек не сможет.
Нечеловек тоже.
— Может, снесем? — робко предложила я, и Эль пожал плечами.
Осмотрелся.
И сказал:
— У меня есть идея получше…
…пресветлая леди Эрраниэль любила цветы.
Действительно любила.
Всякие.
И осторожно положила хрупкий стебелек кровяницы на камень. Убрала руку. Вздохнула. Улыбнулась, глядя, как зашевелились полупрозрачные хрупкие стебельки. Пусть кровь и отмыли, и мрамор пола казался чистым, но травы не обманешь.
И вот корни ушли вглубь, стебелек потянулся выше, к ступеням, выкинул тонкие усики, на которых моментально образовались капли бутонов. К вечеру кровяница обживется, обустроится на месте, где умер человек, высавывая столь необходимую ей силу. А дня через два в переплетениях темных стеблей загорятся алые капли бутонов.
И вовсе не похоже на кровь.
Она поднялась с колен.
Огляделась.
Дом был велик и, говоря по правде, в качестве оранжереи не слишком-то удобен, но… отчего бы и нет? Он умел видеть скрытое, и ее учил, бестолковый ее мальчик, который так и не понял, что не стоит тратить жизнь на месть.
Вообще тратить.
Или понял?
На прикосновение отозвались тяжелые стебли лианы, которую леди Эрраниэль принесла еще вчера, и та, с трудом выносившая благодатный климат обычной оранжереи, здесь ожила, вытянулась, добралась до потолка, с которого уже свесила хрупкие побеги.
Расползся чернолистник, а поверх драгоценной зеленью легла яшмовая трава.
В тяжелых кадках пока дремали деревца, весьма уродливого вида, но тем и притягательные. Леди Эрраниэль с трудом сдержала вздох.
— Если тебе здесь тяжело, — ее внук осторожно переступил через пятнышко пурпурного мха, которому весьма понравилось у подножия лестницы. — То не нужно.
— Мне тяжело, — она сумела улыбнуться. — Но нужно. Потому что так правильно.
Она коснулась груди, где еще болело, а боль напоминала, что, несмотря на прошедшие годы, леди Эрраниэль жива.
Все еще жива.
И будет жить.
— А вы… решили?
— Матушка желает, чтобы мы остановились в ее доме, — он погладил хрупкие стебельки драконьей травы, которой, как выяснилось, требовалось не так уж много солнца. — Она готова устроить бал. А потом вечер. И…
Ухо дернулось.
— Но твоя супруга не слишком рада?
— Б-боюсь, они н-не п-поладят.
— Определенно, не поладят. Но дом неплох… и не бросать же его.
— Бросать?
Зашелестела листвой осиная травка, будто и вправду ос прятала.
— Полагаю, весьма скоро она все-таки решится обрадовать твоего отца. А он не станет рисковать жизнью супруги и будущего ребенка, оставляя их в таком ненадежном месте, как человеческий город.
Леди Эрраниэль все-таки улыбнулась по-настоящему.
Мужчины забавны.
Особенно такие, излишне серьезные, как ее внук.
— То есть… а как ты… и… думаешь, папа не знает?
— Думаю, он столь же невнимателен, как и ты. А твоя матушка пока до конца не осознала, что Боги ей дали вторую попытку.
Нахмурился.
— Воспитать правильного сына, — смилостивилась леди Эрраниэль. — Или идеальную дочь. Это уж как повезет.
И вздохнув, уточнила.
— Или не повезет.
Она отступила, позволив травам обживаться на новом месте. Пройдут годы, пока дом очистится, но пока… миру нужны всякие растения. Так почему же пресветлой леди не открыть Темную оранжерею? Благо, будет кому помочь с поиском особо редких экземпляров.
И на пороге она не выдержала, обернулась на картину, единственную, которой нашлось место в огромном темном этом доме. Обернулась и замерла, глядя на себя, такую… неправильную.