Я проснулась лисицей

После очень формального собеседования, по помпезности вполне тянущего на конкурс на должность в инвестиционном банке, мне сообщили, что я принята и что от меня требуется принести на работу свою белую рубашку. У меня была только одна белая рубашка. На груди у неё была небольшая плиссированная вставка (из того же белого хлопка). Я тщательно её выгладила и, повесив на вешалке на руку, прошагала с ней нехитрый, всегда по прямой, но долгий маршрут. В первый свой рабочий день от волнения я пришла на полчаса раньше. Я переоделась и только успела выйти из женской раздевалки, чтобы направиться в банкетный зал (где некоторые подавалки уже начинали сервировать столы), как меня остановил наш надзиратель. Он следил за опозданиями и контролировал рабочий процесс. Он ничего не делал, но его появление никогда не предвещало чего-то хорошего. Это был худощавый высокий парень-индус, безупречно аккуратный и отполированный до лоска от кончика лакированных туфлей до напомаженных волос. Он остановил меня и с крайним раздражением завопил: «Было же четко сказано – простая рубашка!»

Он выразительно впился глазами в плиссированную вставку на моей груди. Несколько подавалок беззвучно выскользнули из раздевалки за моей спиной – все они были одеты в одинаковые гладкие белые рубашки. Мой первый день даже не начался и мог вполне так и закончиться. До начала смены ещё было немного времени. Я почувствовала, как кровь подступила к лицу. По сути у меня не было денег, чтобы купить новую рубашку – для этого мне нужно было залезть в деньги «на пропитание». Из-за паники я не могла сообразить, куда мне бежать и что делать. Я вспомнила, что Большая Чешка работает где-то неподалеку, и позвонила ей, чтобы спросить, где в Сити можно купить копеечную белую рубашку. Она направила меня в ближайший «Маркс Спенсер» – там в детском отделе (секция школьной формы) можно было купить самый дешевый вариант. День был очень жаркий. От бега по улице и галопа вверх-вниз по ступеням магазина у меня так высохло во рту, что язык прилип к нёбу и я не могла сказать ни слова. Я вбежала в отдел с безумными глазами, схватила рубашку с наклейкой «12 лет» и, не примеряя, помчалась обратно в мэрию. Непонятным мне образом за двадцать минут я все успела, включая галстук, который я завязала с первого раза. На подкашивающихся ногах, налившихся пудовой тяжестью после схлынувшего напряжения, я начала свой первый день.

В мэрии меня кормили. Безденежье научило меня некоторым навыкам выживания: ты ешь не тогда, когда голоден, а когда есть еда. Каждый день в «Меншн Хаус» проходили званые ужины, благотворительные балы и какие-то разные фуршеты. Для каждого такого случая составлялось меню из трех блюд и десерта. Обычно готовили чуть больше, чем было нужно («и на приходящего», как говорила моя бабушка и всегда чистила ещё несколько картофелин). Всё, что оставалось после званых ужинов, оставляли на больших металлических подносах на кухне на растерзание челяди (надзиратели ели отдельно).

Смена всегда начиналась с нового расписания – нас распределяли на шесть групп примерно по семь человек в каждой и назначали лидера на каждую группу. Функция лидера была лишь в том, что он стоял впереди своей маленькой колонны подавальщиков. Лидер получал немного больше денег в час и до лидера нужно было дослужиться. У них была своя банда. У мелких лидеров был высший лидер – верховный надзиратель – это был верх иерархии, самая последняя каста пирамиды «Меншн Хаус». Таких неприкасаемых надзирателей было всего трое – верещащий молоденький индус, спокойная рыжая Шарлотта и Джейн, самая злобная из троих. Джейн напоминала директрису тюрьмы – она гладко зачесывала свои тёмные полудлинные волосы и стягивала их в неизменный низкий хвост-хлыст. На ней всегда был темно-синий костюм из жесткой ткани – прямая юбка ниже колена и строгий пиджак. Джейн никогда, ни при каких обстоятельствах, не улыбалась. У нее был небольшой рот и узкие, плотно сжатые губы, которые, казалось, от улыбки треснут и порвутся как нетренированные связки при попытке сесть на шпагат. Ощущалось, что она была ещё молодая женщина – навскидку ей было от силы тридцать, но она уже была настоящей выдрой в климаксе. И главное – что было для меня неизменным источником веселья – её фамилия звучала в переводе как Трясохуй!

Вслед за оглашением нового расписания шла стратегическая планёрка, которая заключалась в том, что один из верховных лидеров зачитывал меню на день. Это была высокая кухня и поэтому в меню всегда были фигуры речи вроде «медальоны из телятины с желе из спаржи и чипсами из пастернака». Затем нас каждый раз монотонно инструктировали по пожарной безопасности и после этого давали сигнал разойтись на группы и приступить к сервировке. Всё это делалось с такой важностью, как будто каждый раз мы планировали операцию по раскрытию шпиона.

После всех необходимых формальностей мы расходились по огромному залу и час сервировали столы. Они были такие длинные, что с одного конца стола едва можно было разглядеть человека, сидящего на другом конце. Столы для античных пиров. Я шла с металлическим подносом, на котором были сложены столовые приборы, и раскладывала возле каждого посадочного места ножи и вилки – десертные, столовые, для мяса, для рыбы; затем я брала другой поднос и расставляла бокалы – для воды, для белого вина, для красного вина, для ликёра. Последний этап сервировки – поставить на стол на равном расстоянии друг от друга кувшины воды со льдом, которую мы набирали из двух больших металлических чанов в дальнем углу зала. Весь процесс был медитативный и проходил в полной тишине, не считая приглушённого шуршания армии дворецких. Никто никогда не болтал друг с другом, не напевал, не обменивался шуточками. Это была не сложная и даже приятная своей размеренностью работа, но мне вселяла больше радости мысль о долгом пути домой под моросящим дождем, чем этот гнетущий час сервировки.

По периметру зала между колоннами стояли на постаментах огромные мраморные статуи римских и греческих богов. Одни только постаменты были на полголовы выше меня, богов же можно было рассмотреть только на расстоянии – вблизи было видно лишь их ступни. Со временем я научилась определять богов по одним лишь пальцам ног и лодыжкам. Если во время банкета нужно было находиться в зале, мы стояли, выстроившись маленькими колоннами, за этими постаментами и ждали команды надзирателя. Но обычно мы только бегали туда-сюда из кухни на минус первом этаже наверх в банкетный зал – мы выносили тарелки с новыми блюдами и убирали грязную посуду.

Часто тарелки были горячие, особенно когда подавали основное блюдо. Повара ставили их на кухне на специальные поверхности с подогревом. Если моя группа была одной из последних в очереди, то к тому моменту тарелки успевали раскалиться как угли. Поэтому для подачи вторых блюд нам разрешали надевать специальные белые перчатки – я называла их перчатки Майкла Джексона, но жгло и сквозь них (даже при попытке наебать систему и надеть два слоя). Самое страшное было, когда группа, идущая впереди, задерживалась. Следующая за ней группа вынуждена была стоять в коридорчике у лестницы в банкетный зал и ждать с тяжелой раскаленной тарелкой в каждой руке. Один раз во время такого ожидания стоящая рядом со мной девочка начала плакать. Тарелки к тому же нужно было нести ровно, не наклоняя, соблюдая параллель с полом. У блюд всегда была какая-то особая хитро-мудрая сервировка – какой-нибудь шалашик из стеблей спаржи, на верхушке которого балансировала сопля из горчичного желе. Иногда эта башенка падала или начинал растекаться соус, создавая на белой поверхности тарелки бесформенный развод – надзиратели жадно рыскали по тарелкам глазами в поисках такого проступка, чтобы затем при всех отчитать жертву. Персонал постоянно увольняли за подобные вещи. Большинство из них были молодые студентики из хороших британских семей – Крессинды, Уильямы и Таллулы – они жили с родителями в хороших районах и работали два дня в неделю, просто в воспитательных целях. Привыкали к ответственности. Они были слишком юны и тепличны для таких прилюдных унижений. Они начинали плакать, у них тряслись подбородки. Наверное, им казалось, что это самый ужасный момент в их жизни. Когда мы стояли одной длинной шеренгой, выслушивая эти публичные бичевания, я делала «невидимую стеночку» руками в белых перчатках.