Порог греха

На привокзальной площади их поджидал грузовик с треснувшим передним стеклом кабины, облупившейся краской на капоте и изодранными бортами кузова. Утробно урчал мотор. В нём что-то скрежетало и позванивало. Возле машины стояла женщина в синих добротных суконных шароварах, в зелёной офицерской гимнастёрке, подпоясанной широким офицерским же ремнём, в хромовых сапожках, начищенных до зеркального блеска. На руках – чёрные перчатки из тонкой кожи. На плечи, прикрывая лоб и щёки, спускались жёсткие, искусственной завивки и отливающие краской медью волосы. Женщина улыбалась, показывая верхний ряд красивых серебряных зубов.

– Это наш водитель, – представил её дядя Витя ребятам. – Тётя Катерина.

– Здравствуйте, агальцы… Как всегда, к «графу»?

– К нему, куда же ещё, – подтвердил капитан.

– Ты, Виктор Викторович, полезай в кузов. А ребятки – в кабинку. Такой гарный хлопчик должен ехать рядом со мной. Вижу – я ему понравилась. Как звать-величать-то?

– Алесь.

– Какое красивое имя. Да и сам ты ему подстать. Беленький, кудрявенький. В жёны меня возьмешь? Я бы за тебя пошла, не раздумывая!

– Не вгоняй парнишку в краску, – вмешался капитан. – Лучше за меня замуж выходи.

– Не всякий, Виктор Викторович, кто сватается – жених.

Алесь устроился на сиденье со стороны водителя. Когда тётя Катерина переключала скорость, то невольно задевала рычагом его колено и он торопко прижимался к сестре.

– Извиняйте, – улыбалась тётя Катерина. Поинтересовавшись именем Павлинки и похвалив её красоту, принялась выспрашивать о прошлой жизни ребят. Павлинка отвечала неохотно и односложно, тётя Катерина поняла некоторую настороженность девочки и прекратила распросы.

Проехали город. Свернули с асфальтированной дороги на грунтовую, ведущую в лес, и вскоре уткнулись в высоченный забор из свежего неошкуренного горбыля. Грудинин открыл ворота. Грузовик подъехал к двухэтажному зданию из красного кирпича. У главных входных дверей под навесом стоял низкорослый, толстенький, с солидным брюшком мужчина лет пятидесяти. На мясистом носу – очки, за которыми помаргивали маленькие серые глазки.

– Здравия желаю, Евграф Серафимович, – Грудинин протянул встречающему руку.

– Взаимно, Виктор Викторович, взаимно, – мужчина помял его руку в пухлых ладонях. – Чем порадуете?

– Всё тем же: принимайте пополнение. Временно или надолго – пока не знаю. Выяснять надо. Они с поезда переселенцев. Маму потеряли.

Грудинин чуть отшагнул в сторону, открывая прятавшихся за его спиной ребят.

– Это – Евграф Серафимович Чурилов, заведующий детским домом. А это – Павлина и Алесь.

– Добро пожаловать в наш тёплый дом, – Чурилов заморгал глазками, оглядывая поочерёдно детей с ног до головы. – Какие красивые имена! Никогда ранее не слышал.

– Мы из Белоруссии, – опередила Павлинка привычный вопрос о национальности.

– Издалёка-а-а, – протянул Чурилов. – Хотя есть у нас детишки из Прибалтики, Украины, Казахстана, – да, почитай, со всех сторон нашей необъятной родины!

От конца фразы повеяло фальшью.

Прихрамывая на одну ногу, подошла женщина, высокая, худощавая с продолговатым сухим лицом. Посмотрела на ребят выцветшими голубыми глазами строгой учительницы. И от этого взгляда Алесю сделалось как-то не по себе.

– Это наша заведующая хозяйством – Полина Григорьевна Рускина, тётя Поля, – представил её Чурилов. – Она устроит вас в изолятор. Вы уж, ребятки, не обессудьте. Таков порядок. Все новоприбывшие проходят санитарную обработку. Не бойтесь, – поспешил успокоить он Павлинку, заметив, как расширились её необыкновенно красивые карие глаза. – В изоляторе чистенько, тёпленько, уютненько.

Грудинин попрощался с детьми. Тётя Поля препроводила их в небольшой бревенчатый дом под железной крышей. В нём были небольшая кухня, две комнаты с четырьмя кроватями в каждой и кубовая, где грели воду для ванны, стоящей в углу, стирали и гладили бельё.

– Вас как селить? – поинтересовалась тётя Поля. – Раздельно или вместе?

– Вместе. Только вместе, – ответила Павлинка. Когда она была рядом, Алесь редко вступал в разговор.

– И то верно. Родные люди. Чего стесняться? Поживёте маленько. Успокоитесь. А там, глядишь, и мамка найдётся!

Тётя Поля накормила ребят обедом, состоявшим из борща, гречневой каши и компота. За много дней они, наконец, второй раз досыта наелись. Рускина затевала на этот день небольшую постирушку. Алесь и Павлинка изъявили желание ей помочь. И она приняла предложение охотно. Дети-то оказались не белоручками, как показалось на первый глаз. Втроём они наносили воды в куб из большой жёлтой цистерны на колёсах. Раз или два в неделю, в зависимости от потребного расхода воды, за цистерной приходил грузовик, брал её на прицеп и увозил к станционной водокачке.

Растопили печь. Алесь следил за подкладом дров. Павлинка помогала тёте Поле отбирать бельё, какое стирать в первую очередь. Обычно этим занималась специальная бригада из старших девочек и мальчиков. Но белья было на этот раз немного и завхоз решила управиться с этой работой без многочисленных помощников.

К вечеру бельё было простирано и развешано для просушки во дворе.

Алесь и Павлинка помылись под душем. Тётя Поля угостила их чаем с собственными шаньгами и малиновым вареньем. Они улеглись в кровати с панцирными сетками, с серыми, но чистыми простынями, пахнущими летним ветром, и сразу же заснули.

Проспали почти до полудня и проснулись одновременно. На табуретах рядом с кроватями лежала их одежда, чистая и отглаженная. Не такой уж строгой оказалась заведующая хозяйством, как поначалу привиделось Алесю.

– Спасибо Вам, Полина Григорьевна, – поблагодарила Павлинка, когда она пришла пригласить ребят на обед. – Пусть Бог воздаст Вам за Вашу доброту!

– Полноте, полноте, девонька моя, – замахала она руками. – Это вам, мои хорошие, спасибо! Хорошая у вас, знать, мама.

И не величайте меня. Не люблю я этого. Зовите просто тётя Поля.

Через два дня утром приехал на мотоцикле дядя Витя. Отвёл в сторонку Павлинку. На одном из дальних перегонов под откосом железнодорожных путей обнаружили труп женщины. Надо опознать – не мама ли это? Недоброе почувствовало сердце Алеся. До полудня, пока не вернулись сестра и дядя Витя, он не находил себе места. У Павлинки было распухшее от слёз лицо. Она обняла брата: «Нашей мамы больше нет». Он не сразу понял, что это значит, и даже не заплакал.

Хоронили маму на следующий день во второй его половине. Гроб везли на грузовике тёти Катерины. Дядя Витя нанял четырёх мужиков выкопать могилу. Они же и опустили в неё гроб. Лицо мамы было так обезображено, что Алесь принял её за чужую женщину. Но понял одно: уже никогда в жизни он не встретится с мамой.

И ещё здесь, на старом городском кладбище, он услышит слово, которое сразу же опустится с вершинки до самой середины души, точно свинцовое грузило, – такое Алесь привязывал к леске для ловли рыбы, – и уже никогда не поднимется к вершинке назад и не слетит с неё. Тётя Катерина выпьет с дядей Витей водки за помин невинно убиенной Маргариты Рудольфовны, обнимет Алеся и Павлинку: «Сиротинушки вы мои, агальцы вы мои несчастные», – и заплачет горько, по-бабьи, навзвыв, присовокупляя к горю детей и своё личное, выпавшее на её женскую долю. Потом Алесь узнает от дяди Вити об её фронтовой судьбе. Тётя Катерина на машине «полуторка» всю войну подвозила к местам боёв солдат – или, как говорили, «живую силу», – и боеприпасы. При штурме Берлина её машину полосонули из огнемёта. А в кузове – бочки с бензином, торопилась доставить в танковую часть. Из бушующего пламени она спаслась где бегом, где ползком, прикрывая лицо руками в брезентовых рукавицах. У неё обгорела кожа на скулах, плечах и спине. Волосы на голове спаялись в один жуткий колтун, и когда их остригли – перестали расти. Несколько месяцев она пролежала в госпитале. Вместе с нею на излечении находился какой-то немецкий парикмахер-антифашист. Он изготовил для «прекрасной и героической русской фрау» парик. Поначалу она стеснялась надевать его. Но потом привыкла. И ей даже понравился новый облик – ни у одной из женщин, наверное, из всей страны не было таких медных волос. Вот если бы только не рубцы на лице от ожогов. Их Катерина и прикрывала искусственными локонами.