Страница 9 из 49
Неоправдываемость зла
Соотечественников понесло:так и рвутся оправдывать зло.Так заискивают на случайперед проволокой колючейи готовы хоть чокнуться чаркойс отставной человеко-овчаркой,чтобы в будущем им повезло.Боже мой, и какие же тонкостив оправданье холопском жестокости!Но Россию спасет, как спаслав ее смуты, в ее лихолетия,гордость нищего великолепия —неоправдываемость зла.Ноябрь 2002Волчиха
Нас подменили. Нет, мы не изменники.Мы только нашей юности подменники.Нам нелегко самих себя любить,а помните — в театре «Современнике»мы стали современников лепить.Они не получились, как хотелось нам,не получились вместе с ними мы,и поколенье не осталось целостным —рассорились, расхлопались дверьми.Но помните, как нам кружило головы,как бунтари на сцене у рулявпервые показали людям голого,хотя бы не генсека — короля.Как было удивительно России,что Николая Первого лосинынадел, по-императорски басист,Олег Ефремов — из кина таксист.Цензура свирепела, раздосадованная,что исказил театр большевиков,но продувное личико детсадовцатак гениально корчил Табаков!Я помню силу ведьминого взглядау Волчек, всех державшей на крючке.Какою нашей стала ты, баллада,об ихнем невеселом кабачке.Ну а Волчиха, по рычанью старшая,всем доказала, кто еще не слаб,что нет на свете театральных маршаловсильнее и умнее наших баб.Театр иезуитски раздвоили.Его спасли, божественно сыграв,Неелова, и Толмачева Лиля,и переиезуитивший всех Гафт;и шпагой защитил друзей Кваша,марксистско-сирановская душа.Театр осиротел, но на стене егоеще висит улыбка Евстигнеева,и что-то вроде гроханья телегтам слышно: репетирует Олег.Не убоись, великая Волчиха,ни рявканья начальства и ни чиха.И ты, звеня пиратскими серьгами,не выбирая шуток попостней,держи волчат в актерском балаганев косматых лапах, тяжких от перстней.Артистка, воскреси себя в артистах,и среди зверских праведных трудовты будь Волчихой, но не просто с Чистых —Волчихой с Незапятнанных Прудов!20022003–2004
Ленинградская симфония
Я не знаю, что со мною станется.Устоять бы, не сойти с ума,но во мне живет пацан со станции —самой теплой станции – Зима.Я иду по улице Карлмарксовой,а с марксизмом нынче – недород.Увязался сирота-комар за мной,и навстречу бабушка идет.Бабушка, которой лет за семьдесят,тронула тихонько за плечо:«Женичка, на чо же ты надеесси?Я вот не надеюсь ни на чо…»Я не верю в то, что верить не во что,и внезапно вздрогнул всем нутром:сквозь морщины проросла в ней девочката, что встретил я в сорок втором.Боже мой, да это ты, рыжаночка,Жанночка, чуть-чуть воображаночка,в десять лет, как гриб-боровичок,и красноармейская ушаночкана кудряшках детских – набочок.Безнадежно стоя за продуктами,мы хотели хлеба и тепла,но в скупой тарелке репродукторамузыку Россия подала.В несвободной той стране свободная,хлам бараков превращая в храм,это Ленинградская симфониядонеслась сквозь все бомбежки к нам.Ты была единственная, стоящаяснившейся мне истинной любви.Я тогда тайком под Шостаковичаткнулся носом в пальчики твои.Помню, неразлюбленная девочка,между пальцев у тебя былатоненькая беленькая стрелочкаот картох, что ты перебрала.Музыку давали не по карточкам.Нас не Сталин – Шостакович спас.Голод нас покачивал, подкашивал.Музыка кормила верой нас.Никакой нас грязью не запачкало.Наши руки не были в крови.Дай я снова поцелую пальчики,пальчики тяжелые твои.Жанночка, нам есть на что надеяться.Были и похуже времена.И Россия никуда не денется,если все поймут, что мы – она.Бабушка, сам дедушка сегодня я,но себя мальчишкой помню так,будто ленинградской той симфониихуденький, но вечный нотный знак…26 мая – 27 июня 2003